Иван Калита
Шрифт:
Широко расставив кривые ноги, словно только слез с коня, стоял на княжьем крыльце невысокий плотный Чол-хан.
– Что у себя в Орде. Хозяином себя мнит.
– Дозволил бы, княже, тверичам разгуляться. Злы они. Обид много от ордынцев терпят…
– Не время, Митрий, Орда ещё сильна.
– С Литвой бы язык сыскать. Гедимин ныне в силе…
– Гедимину добро с тевтонами совладать бы. От него Орда далеко.
У самого крыльца Александр соскочил с коня, кинул повод отроку. Из-под нависших бровей холодно взглянул на изрытое
– Конязь, твои воины нукеров моих обижают.
– На кого укажешь, хан?
– Сам видел.
– Так то в шутку Федя твоих нукеров затронул. В догонялки сыграть надумал, - насмешливо ответил Александр.
– Один ведь он был, а нукеров двое.
– Конязь, выход в Орду не сполна даёшь. Смотри, конязь, - Чол-хан поднял палец, - на коленях поползёшь с ответом.
Александр вскипел:
– Тому не быть, чтоб великий князь Александр на коленях ползал перед тобой! Дай дорогу, хан.
– Он слегка потеснил Чол-хана.
Следом двинулся Колыванов.
Чол-хан, брызгая слюной, выругался вслед, сбежал с крыльца и, вырвав из рук нукера узду, вскочил в седло. Конь рванул с места.
– Гляди-ка, как кипятком ошпарило, - усмехнулся боярин.
– Он, Митрий, сей разговор ещё вспомнит. Ну да семь бед, один ответ.
– Слушайте, люди тверские!
– надрывно кричал с паперти в собравшуюся толпу княжий боярин.
– Повелел великий князь свозить ордынский выход на княжий двор.
– А велик тот выход?
– выкрикнул из толпы чей- то звонкий голос.
– С князя по полуста, с бояр - половину того, с ремесленного люда и смерда по пяти рублей. Кто же добром не принесёт, того на суд возьмут к Щелкану.
– У Щелкана суд скор, - раздался из толпы всё тот же звонкий голос.
– Намедни у Тимоши-костоправа дочку отняли.
– А у меня дитя забрали!
– плаксиво протянул здоровый посадский мужик.
Стоявшие вблизи два удалых брата Борисовича, торговые мужики из Вологды, окающе выкрикнули:
– А ты, дубина нетодильная, пошто дитя отдал?
Мужик вобрал голову в плечи, безнадёжно махнул рукой.
Боярин сошёл с паперти, направился на княжий двор. Обсуждая услышанное, толпа мало-помалу разошлась. На площади остались только посадский мужик и братья Борисовичи.
– Экие телки тверские, им обиды чинят, а они терпят.
– Плюют в очи, а они мыслют - роса с ночи.
– Уж истинно говорят, тверичи - козлятники.
– Но-но, ты потише!
– задетый за живое, осмелел мужик. Засучив рукава, он подступил к братьям.
– А ты бы силу на ордынца подзапас. А коли драться хочешь, так ты уж поодиночке, с двумя тебе не совладать.
Братья ещё долго насмехались над незадачливым мужиком.
У дьякона Дюдко с похмелья трещала голова, тошнило. Вчерашний день освятили новорубленые хоромы боярина Колыванова. Светлые, красивые получились. Молельня хоть и невелика, а византийскими иконами уставлена, всё больше в золотой да серебряной оправе. Лики святых киноварью писаны.
А после Господнего благословения был большой обед с медами хмельными. Отца архимандрита с того обеда на руках унесли, а дьякон насилу до дому доплёлся.
К вечеру пришли к дьякону гости, торговые мужики, братья Борисовичи, и снова бражничали до полуночи.
Дьякон заворочался на полатях, спустил ноги, сел. Стряхнул пробежавшего по руке таракана. Прочищая голос, пробасил:
– Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя-а-а!
Кряхтя слез, обул лапти, подвязал, притопнул.
– Эх, лапти мои, лапти лыковые!
– Поплевав на ладони, пригладил взлохмаченные волосы.
Толкнув низкую дверь, дьякон, чуть пригнувшись, чтоб не стукнуться о дверную притолоку, вышел во двор. Несмотря на раннюю пору, дьяконша возилась в огороде, выбирала лук, складывала в кучу. Потом жена совьёт его в толстые плети, подвесит в сенях, и есть зимой еда - луковица с солью да коврига ржаного хлеба. А ещё лучше, когда перепадает к ней кусок мяса.
В сарае дьякон окликнул храпевших Борисовичей:
– Пробудитесь, братие, отойдите ото сна да умойте свои хари.
– По твари и хари, - слезая с сеновала, в тон ему ответил бойкий на язык младший брат.
Отвязав кобылу, дьякон на длинном недоуздке повёл её на водопой к Волге. За калиткой лошадь потянула к соседнему двору.
– Но, ты!
– строго прикрикнул дьякон. Он хорошо знал повадки кобылы, третий год ездил на ней от двора к двору, собирая «попову долю». Стоило только запрячь её в телегу да слегка попустить вожжи, и она сама останавливалась у каждых ворот.
На торг собирался люд. Съезжались из ближних сел и деревень смерды. С посада ремесленники несли свои изделия, торговцы овощами волокли огромные корзины зелени. То тут, то там виднелись остроконечные татарские шапки. Вот двое ордынцев, поравнявшись с дьяконом, остановились, о чём-то перебросились между собой. Один потянул за недоуздок. Дьякон обомлел, испуганно поглядел на ордынца.
Татарин дёрнул сильнее, другой толкнул дьякона плечом.
– Караул! Люди!
– не своим голосом завопил дьякон и с левши в самый висок ударил ближнего ордынца.
Тот, не охнув, свалился снопом.
Кто-то закричал:
– У Дюдко кобылу отнимают!
Отовсюду на шум с криком сбегались тверичи.
– Пошто своевольничают?
– Орда на нас верхом села!
Смерд, приехавший на торг из ближней деревни, завертелся на возу, спрашивая у бегущих:
– Что, вора поймали?