Иван Калита
Шрифт:
– Идите по избам!
Смерды радостно загалдели, двинулись с боярского подворья. На крыльце появился колченогий тиун. Глядя вслед уходящим, он взвизгнул:
– Ах вы ироды, всё равно за оброк заморожу!
– И, хромая, подскочил к Плещееву, затряс кулаками: - Пёс смердящий, нажалуюсь на тя боярину, он те велит палок дать!
Лицо у Плещеева стало озорным. Он повернулся к Данилке и Луке, подмигнул.
– А ну, снимите с него порты да вразумите, чтобы вдругорядь умел московского боярина привечать.
Услышав такой приговор, тиун, переваливаясь из стороны в сторону, рысцой потрусил в хоромы, но Лука стал ему на пути, а Данилка, соскочив с коня, схватил за шиворот.
Тиуна били по голому заду под общий хохот дружинников и смердов.
– Будешь ужо помнить, как мужикам обиды чинить!- промолвил довольный Данилка, отбросив палку в сторону.
Тиун подхватился и, поддерживая порты, поковылял в хоромы.
В хоромах боярина Захарьина, несмотря на ранний час, собрались именитые новгородские бояре Безносов, Ларионов, Якушкин. На боярах кафтаны длиннополые, золотом шитые, воротнички стоячие в подбородки упираются. На головах нахлобученные высокие шапки из бобра. Расселись седобородые бояре в просторной гридне, думу думают. Ларионов рокочет басом:
– Выпросили посадника на свою голову!
– При каждом слове он стучит посохом о сияющий желтизной пол.
– Сказывал я, литовскому князю надо было кланяться, Гедимину!
– скрипит хозяин.
– Гедимин деньги бы не требовал.
Ларионов перебил Захарьина:
– Ты, Василий, только сказывал, а сам к Калите ездил!
– Чего попусту молвишь, - возразил Захарьин, - не по своей (воле, сами вы и послали!
– Чернь на том вече и слышать о Литве не захотела, московского посадника потребовала, - пришёл ему на помощь боярин Якушкин.
Безносов попросил его:
– Повтори ещё раз, что услышал ныне.
Якушкин в который раз принялся рассказывать.
– Сижу я, значит, у посадника, когда приезжает боярин Плещеев и письмо от Ивана привозит. Добрынский то письмо взял и читает: «А Новгороду псковских людей не принимать и от князя Александра писем на вече не читать, коли будет такое, и ещё бояре пусть дадут тысячу гривен…»
– От татар двумя тысячами откупились, и Ивану теперь тысячу подавай, - сокрушённо покачал головой Безносов.
– И почему одни боляре должны дать?
Якушкин ответил:
– Посадник и сам о том спросил, а Плещеев ему речёт: «Тогда на откуп от татар ремесленный люд деньги дал, а теперь пусть бояре дадут».
– Села на нас Москва, - рокотал Ларионов, - как на вотчину смотрит.
Захарьин просипел:
– Ивановы люди нам обиды чинят, глумятся. В моей вотчине боярин Плещеев самоуправствовал, тиуна мово палками бил!
Якушкин заметил:
– А коли у Москвы сила?
– Надобно во Псков к князю Ляксандру послать. Он с Гедимином заодно. А нам надобно крикунов на вече подбить, чтоб противу Москвы кричали, - ответил ему Захарьин и спесиво поджал губы.
Боярин Ларионов согласно закивал головой.
– Истину глаголешь, Василий, надобно не поскупиться нам, чтобы вече опять за Москвой не потянуло. А нам с тобой, Василий, во Псков надобно ехать!
– А посаднику московскому, боярину Добрынскому, - Захарьин вскочил с места, просеменил по гриднице, - из Ноугорода путь указать! Не страшна нам Москва, коли за нами Литва будет!
– Истинно так!
– в один голос поддакнули ему Безносов и Якушкин.
– А теперь, гости дорогие, люди именитые, прошу оттрапезовать, - пригласил хозяин бояр.
– Насытим чрево своё…
Шумно отодвинув лавки, бояре вслед за хозяином двинулись в трапезную.
За сколько лет кузнец Вавила спал спокойно. Наконец-то назавтра отдаст последний долг боярину Захарьину. Сколько лет платил…
Едва засерело, как Вавила вскочил, наспех умылся, разгладил бороду и, надев нагольный полушубок, вышел на улицу. Над Новгородом вставало морозное солнце; звонили к утрене в церквах Демьяна и Козьмы, им откликались в церквах на других концах города; проехал конный дозор; из-за высоких заборов слышались голоса. Вот и Прусская улица, на ней подворье боярина Захарьина. Вавила поздоровался с воротным сторожем, ражим мужиком, пританцовывавшим на морозе, огляделся.
Двор, мощённый булыжником, многочисленные постройки: тут и людская с поварней, клети и конюшни, подкаты для телег. «Добра-то сколько!» - подумал кузнец и поднялся на высокое крыльцо. Навстречу, чуть не сбив Вавилу с ног, выскочил дворовый.
– Боярин где?
– только и успел спросить кузнец.
Тот ответил на бегу:
– В гридне!
Вавила потоптался, оббил с ног снег и, как был в полушубке и шапке, вошёл в хоромы.
«А что?
– подумал он о боярине.
– Не буду ждать, пока выйдешь, не боюсь тя. Вишь, сам иду в гридню!»
И от этих мыслей он заважничал: «И шапки ломить не буду перед тобой, и не должен я те…»
Но, подойдя к приоткрытой в гридню двери, Вавила оробел. Один голос шептал ему: «Вот озлится Захарьин, что своевольно в хоромы впёрся, да и кликнет дворовых, чтоб выпороли». Другой голос перебивал: «Не выпорет! Иди!»
Кузнец осторожно заглянул в гридню и сейчас же отпрянул. В гридне, кроме хозяина, сидело ещё три человека. Вавила узнал их. То были бояре Ларионов, Безносов и Якушкин.
«Приду вдругорядь», - подумал кузнец и хотел было поворотить назад, но услышал, о чём говорит Захарьин, затаился.
«Чего это он про Литву поминает, уж не идут ли литвины на Ноугород?» - подумал Вавила, прислушиваясь внимательней.
«Так вот оно что!
– догадался кузнец.
– Это они уговариваются, чтобы посадника московского из Ноугорода прогнать, а литовского позвать… Надумали бояре от Москвы к Литве потянуть… Не по нраву пришлось, как московский князь попрекнул их, что они обманули ремесленный люд и нашими гривнами от ордынцев откупились…»
Крадучись, Вавила вышел на улицу, потоптался у ворот. «Пойти к посаднику сказать? А он, того гляди, не поверит. Скажет, оговариваешь… - Вавила, почесав затылок и плюнув с досады, сказал сам себе: - Пойду на торг».