Иван Калита
Шрифт:
В полдень замирает жизнь торговой Кафы. Купцы, греки и армяне закрывают свои лавочки, безлюдеют узкие, мощённые булыжником улицы.
В тени высокого кипариса, в плетённом из виноградной лозы кресле сидит митрополит Феогност. Перед ним на таком же круглом столике глиняная миска с виноградом, нарезанная дольками дыня.
Митрополит задумчиво смотрит на море, на зернистый искрящийся песок на берегу. Монотонно, одна о другую шлёпают морские волны, оставляя за собой мутную пену прибоя.
А вдали море как будто застыло. Корабли со свёрнутыми парусами не шелохнутся, и только быстрые лодки бороздят бухту.
Стоящий за спиной Феогноста кафский поп о чём-то говорит, но митрополит не слышит, он думает о другом.
Там, за морем, осталась родная Византия, Константинополь. Скоро он будет на новой, Богом уготованной для него родине - Руси. Какая она? И что это за Москва, куда покойный Пётр даже митрополию из Владимира перенёс? О Владимире он много слышал… Правда, это не Константинополь, но всё же это великий город… А Москва? Говорят, ныне она поднимается над всеми русскими княжествами. Покойный митрополит Пётр писал патриарху, что нынешний князь Иван умён и в политике тонок. А без этого Русь не объединить и ордынского ига не скинуть. А ежели князь Иван в тайных помыслах сие держит, то он, Феогност, будет ему в том советчиком и духовным наставником, ибо пока есть ордынское иго на Руси и не будет меж князьями единства, блюсти и укреплять православную церковь и веру Христову трудно…
Но вот митрополит оторвался от дум, вслушался в речь попа.
– Когда Калита и ордынцы Тверь порушили, князь Александр убег во Псков, а Калита ныне из Орды вернулся с новой ханской милостью. Ныне московский князь за баскаков будет…
– Не уразумею я тя, отец Василий.
– Феогност поднял на попа взор.
– Как это за баскаков?
Глядя в бледное лицо митрополита, поп пояснил:
– Князь Узбек велел, чтобы отныне ордынский выход по русским княжествам князь Иван собирал. О том мне купцы поведали.
Феогност встал, чёрная ряса обвисла на высоком худом теле, а длинные, выбившиеся из-под клобука волосы рассыпались по покатым плечам.
– Что те ещё глаголили купцы?
Поп замялся. Митрополит не сводил с него глаз.
– Не лукавь, отец Василий, что-то в мыслях таишь, не досказываешь!
– Сказывать ли, преблагой владыка, что слухом дошло?
– Всё глаголь, - не повышая голоса, повелительно приказал митрополит.
– Слух такой, преблагой владыка, что великий князь Иван Орде боле служит, чем Руси. За то хан к Ивану благоволит…
– Так ли это?
– На Тверь Иван орду водил? Водил! А ныне кто будет русских людей выходом разорять? Калита!
Митрополит нахмурился:
– Ты, отец Василий, духовный сан носишь, а того не уразумеешь, что Орда сильна. И идти на неё со щитом - значит беду на Русь накликать. Видно, о Москве и о всей Руси мыслил князь Иван, когда в Орду с поклоном ездил. Прикинь-ка умом, отец Василий!
– Феогност поднял кверху палец.
– А что собирать выход московский князь себе заполучил и баскаков от Руси отвадил, за то ему честь и хвала!
Он сердито сел, и большой серебряный крест на золотой цепи колыхнулся на животе.
– Не гневись, преблагой владыка, не хотел я сказывать тебе сей слух, сам велел!
– Сии мирские слухи, отец Василий, и противу кого? Противу великого князя! Смири свою гордыню и не осуждай ближнего своего! И мирян наставляй в послушании господей своих! Великий же князь Иван от Бога дан и перед Господом ответит за дела свои!
Феогност умолк. Молчал и поп Василий, разглядывая в который раз нового митрополита. Каким-то он будет, этот владыка всей русской церкви?
А тот мял в кулаке жидкую бороду, думал о чём-то своём. Лицо без движений, только смоляные брови сошлись на переносице да тонкие ноздри ястребиного носа приподнялись. Вот он потёр большой открытый лоб, скрестил на груди руки. Неслышно подошёл инок.
– Архимандрит Иван из Москвы, а с ним бояре митрополичьи да княжьи встречать прибыли.
Митрополит ничего не ответил, только спросил:
– Всё ли готово в дорогу?
– Всё уже на ладье, отец ключарь сам за всем доглядывал.
Поп кашлянул, Феогност повернулся к нему.
– Ты здесь, отец Василий?
– И протянул ему жёлтую бескровную руку.
Поп припал к ней губами. Оторвавшись, заученно бубнил:
– Ныне и присно и во веки веков.
Митрополит осенил его крестом:
– Аминь!
Ладья плывёт вдоль по Дону. Давно уже миновали крепость Тану [46] , где ханский баскак собирает дань с гостей, плывущих на Русь и в Византию. В Тане баскак осмотрел ладью, но дани не взял. Ещё Чингис-хан велел не трогать попов, пусть молятся своему Богу, чтоб помогал непобедимым татаро-монгольским воинам.
46
Тана– Азов.
Всё дальше вглубь Руси плывёт ладья. Уже Дои. Степные берега, поросшие высокой, прихваченной первыми заморозками травой, кое-где сменяет лес. Вон лес подступил к самой воде. Он глухо шумит, и стоявший у борта митрополит задумался.
Как сквозь туманную пелену, припомнилась ему родная деревня. Вот так же шумел вокруг неё лес, куда он мальчишкой бегал за ягодами… А позже, в отроческие годы, в тот лес ходил он вместе с черноглазой весёлой Марицей…
Феогност тщетно пытается припомнить её лицо, но оно расплывается, уходит от него.
– Было ли это?
– шепчет он.
А потом всё так же глухо вздыхал лес за стенами монастыря, и эти вздохи доносились в его келью. Сколько лет прожил он в Афоне, отвык от мирских дел, а нынче не только духовные дела его забота, о всей Руси пектись надобно.
Рядом стоит именитый московский боярин Хвост, он ростом мал, а борода ниже пояса, по самому борту метёт. Ещё в Кафе по велению великого князя Ивана Даниловича встретил он вместе с тысяцким Воронцовым-Вельяминовым да архимандритом Иваном и боярами митрополичьими нового духовного владыку.