Иван Молодой. "Власть полынная"
Шрифт:
Князь Иван потёр лоб и снова ушёл в мысли.
Каждое мгновение на земле рождаются и умирают люди, происходит обновление жизни. За всем следит Всевышний. Он Хозяин в огромном, необозримом человеку доме, Вселенной. Он отводит всему живому минуты, часы, дни, недели, месяцы, годы. Человеку он велит жить по совести и по разуму, ибо ничего нет вечного и за всё ответ придётся нести.
Князь Иван хотел жить по этой заповеди, но всегда ли удавалось, то Всевышнему судить…
Как-то воротился великий князь Иван Молодой в город и увидел карету отца, оружных дворян.
Выбрался князь
– Государь в малой палате!
Князь Иван в сенях корзно, подбитое мехом, на руки отроку кинул и торопливо вошёл в палату.
Отец сидел, откинувшись, в кресле. Он пристально уставился на сына.
– Здрав будь, государь.
– И ты, сыне. Мне Самсон говорил, ты за город выбирался. Означает ли это, что тебе лучше?
Князь Иван развёл руками:
– Как сказать, отец. Иван Третий нахмурился:
– Ты, сыне, болезнь преодолей. Негоже тебе, великому князю Московскому, болеть. Настанет время, и на тебя ноша великая ляжет.
Иван Молодой улыбнулся:
– Постараюсь, отец.
– От воеводы Щени прискакал гонец. Он крамолу вятичей задавил, бунтовщиков в Москву в цепях везёт.
Глаза прикрыл, помолчал. Князь Иван Молодой посмотрел на отцовскую бороду. Как же её посеребрило! А Иван Третий заговорил:
– Тебе, сыне, уже известно, я брата Андрея в темницу заточил. Неправдами он жизнь промышлял.
И заглянул в глаза сыну.
– Не сужу я тебя, государь. Ты Русь крепишь, по клочкам, по уделам собираешь в государство единое, чтоб навеки оно стояло. А меня прости, ежели когда не прав был. Ныне жизнь свою пересматриваю. Иной мерой соразмеряю. Труден путь твой, отец, но он правильный. По-иному русскую землю не собрать. Я с тобой, отец, рядом был. Порой сомневался, иногда жалость меня одолевала. Но коли бы как сегодня мыслил, с тобой заедино бы стоял. Не колебался.
Иван Третий улыбнулся:
– Знаю, ты всё понимаешь, в тебе моя уверенность. Ты не оступишься. В вере в своё предназначение живи. Что такое вера? Помнишь, как в послании апостола Павла сказано о вере? Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом.
Чуть погодя сказал:
– Я в полдень в Тверь приехал и успел сноху с внуком повидать. Вырос Дмитрий, на деда Стефана Молдавского похож.
– Обличьем да, а кровь наша, Рюриковичей.
– Вот и ладно. Рюриковичи князья властные… О чём я тебе, сыне, поведать хочу. Сыновья хана Ахмата зашевелились, Менгли-Гирею грозят… По весне пошлём на Сарай воевод, поможем Менгли-Гирею. Хоть и знаю, коварен крымский хан, он из тех, кто нож в спину вонзить может… Кажется, засиделся я. И тебе, и мне отдохнуть пора.
Ушёл Иван Третий, а Иван Молодой задумался. Значит, не затем приехал государь в Тверь, чтобы уведомить его, что великое княжение у него забрать намерился…
На следующий день государь покинул Тверь, но прежде они долго сидели в трапезной. С ними была и великая княгиня Елена.
Пока Иван Молодой не подошёл, Иван Третий всё сноху расспрашивал, чем лекарь молодого великого князя лечит.
Вздохнув, промолвил:
– Не оказался бы этот мистро Лион шарлатаном. Ты уж, Еленушка, проследи
Появился князь Иван, и государь о другом речь повёл:
– Ты, сыне, с тверских княжеств очей не спускай. Они рады Тверь на уделы порвать, да Москвы остерегаются. А ты великий князь Московский, и они твою руку чувствовать должны.
Усмехнулся:
– Поди, думал, зачем я в Тверь приезжал? Не так ли?
Иван Третий пристукнул по столешнице:
– Мы Русь на дыбы подняли, с Новгорода начали, Угличем закончили. На север до великого Студёного океана добрались, казанские татары в силе нашей убедились. Тверь с Москвой сегодня воедино. Не мы Орде ныне дань платим, а их вскоре у себя на паперть поставим… Однако, сыне, западные рубежи меня давно тревожат. Теперь они погрознее, чем Орда. Они и огневым боем оснащены, и выучка у них. Оттого и Москву крепить надобно. Ты, великий князь, на Думе тверским боярам напомни, они в казну государеву дани не донесли, а Кремль, коли помнят, всем миром возводить будем и оружие новое ковать…
Иван Молодой провожал отца до самой кареты, а прощаясь, сказал:
– Боярам тверским слова твои, государь, передам, и исполним всё, как велишь.
Смутно на Москве, недобро. Слухи разные гуляли, нередко крамольные. Ивана Третьего ругали, редко кто хвалил. Говорили, Софья-де искусительница, великого князя Ивана Молодого, какой на Угре Ахмата от Москвы отбросил, съела поедом, государя на сына подбила. Эвон, в Тверь упекли! Болезни на него всякие напустила!
А ещё поползли речи злобные, подчас таинственные: воевода Щеня привёз из вятского похода в железной клетке мятежников, какие на бунт народ подстрекнули. Теперь с них в пыточной допросы снимают…
От пыточной избы народ шарахался. Поговаривали, что самолично видели, как кровавят вятичей и кричат бунтари…
На торгу и у кабаков, где заезжие мужички собирались, разговоры тягостные велись:
– Видать, огнём жгли. Воют!
– Ровно с вепря шкуру сдирали. Истинный Бог, слышал!
– Господи, спаси и сохрани! Страх какой! Усаживаясь по розвальням, крестились.
Ещё в Москве говорили, что государь с мужиков шкуры снимал, а бояр вятских привечал, честь им выказал, земли давал, по городам разным поселил. И купцам вятским пошлины умалил, всякие торговые послабления сделал.
Говорили:
– Так то вятичам, не Москве же! С завистью исходили…
А зиме наступал конец. Но она вдруг повернула, студёная, запорошила, завьюжила. Сызнова сизые дымы встали над Москвой столбами.
Мужики, вознамерившиеся скидывать бараньи тулупы, вновь плотнее кутались, бечёвками подпоясывались, заячьи треухи поглубже на головы нахлобучивали.
Нищие и юродивые на папертях колели. На великие праздники, и то не всегда, в храмах многолюдно.
Редко какие бояре московские на Думу пешком хаживали, всё больше в колымагах ездили. Тот же, какой улицей идёт, бороду распушит, лик красный, ровно баню накануне принял. Встречные боярину кланяются, дорогу уступают.