Иван Молодой. "Власть полынная"
Шрифт:
Они ели блины драные [36] , кислые, вспоминали отроческие лета, раннюю юность, но всё больше молчали: каждый о своём думал…
Зима доживала последние дни.
По ночам ещё держались морозы, а днём выгревало солнце и звонко выстукивала капель.
А давно ли лес спал. В безветренную погоду деревья застывали в снеговых шапках, ветви покрывались инеем, будто мучным налётом. Хрустнет ли ветка под ногой, вспорхнёт ли птица - далеко слышно…
В преддверии весны лес встряхивался и стоял голый, мрачный.
36
Блины драные - блины из муки крупного помола.
Сиротливо жались берёзы, сникали осины, в высоком небе качали головами иглистые сосны, задумывались вековые дубы, и тепло было только разлапистым елям.
Весной из всех земель Московской Руси приходили обнадёживающие вести: ополченцы собираются и, стоит из Москвы знак подать - на подмогу придут.
Но Иван Третий всё тянул, хотел миром урядиться с великим ханом Золотой Орды. На то и расчёт держал.
На Думе государю никто не перечил. Почто в свару с Ахматом вступать, по зову государя свои княжеские дружины выставлять, челядь оружную?
Но как-то на одной из Дум молодой великий князь Иван вдруг взял да и вымолвил слово против государя:
– Не добром надобно с Ахматом рядиться. Он от выхода, какой Русь ему платила, не откажется. Одно и остаётся - мечом правду искать!
Выкрикнул князь, обмерла Дума: великий князь ещё молод, чтоб государю перечить. А тот своё продолжает:
– К чему ждать, когда Ахмат на нас пойдёт? Сами на него двинемся! Кто первым ударит, за тем и победа. Аль запамятовали игру ребячью - яйцами куриными стукаться?
Иван Третий прикрикнул на сына:
– На что толкаешь, на кровь? Не ведаешь, что плетёшь! Золотая Орда в силе великой!
И, как гром грянул в Думе, вспылил великий князь Иван Молодой:
– Мы ноне не лыком шиты, ратниками не бедны! Эвон какая Русь Московская, от моря Студёного до степей южных распростёрлась!
Дума загудела, и не понять, на чью сторону перетягивает. Даниил Холмский всех перекричал:
– Полноте, бояре, почто гомон подняли? Гудите ровно пчелиный рой! В одном истина: благостью Ахматку не улещишь, у него не рожки, рога уже давно выросли, и их обломать надобно. Великий князь молодой дельное сказал, к его совету прислушаться не грех. Как на Казань ходили, так и в низовья Волги пойдём. Хану урок преподадим, не иссякло русское оружие!
Сурово поглядел Иван Третий на князя Даниила. Не понравилось, что говорит воевода. Ему ли, государю, неведомо, что не настал час, чтобы с Ахматом языком оружия говорить… Слова сына Ивана неразумные, так его понять можно, ещё молод. Но Данила, муж зрелый, воевода опытный, что плетёт?
Ежели бы знал князь Холмский и иные бояре, о чём мыслит государь! Эвон, ещё Новгород не совсем уняли, вроде притихли бояре-супротивники, а надолго ли? Немцы-рыцари зубы скалят. А у них оскал волчий…
Но хуже всего братья себя ведут, Борис и Андрей… Не могут уняться, все помнят удел покойного Дмитрия, который Иван на Москву взял. Распри княжеские страшат. Коль дать им поблажку, снова порвут Русь на уделы…
Иван Третий по подлокотнику кресла пристукнул, голос возвысил. Притихли бояре, а он уже гремит на всю палату:
– Почто спор затеяли, аль я не государь? Вот моё слово, я за Московскую Русь в ответе. Ни о каком походе на Золотую Орду и речи не будет. Первыми не начнём, но, ежели Ахмат нас тронет, мы за себя постоим!
– Государь, - промолвил боярин Ряполовский, - как повелишь, по тому и быть!
И Дума решила: быть ей в согласии с великим князем Иваном Старшим.
В самом конце марта 1479 года, когда снег плющило и с крыш капель звенела, в великокняжеском дворце забегали, засуетились. Голоса радостные, к Красному крыльцу бояре съезжались в шубах дорогих, шапках высоких, горлатных. В сенях толпились, об одном и разговор: у государя Ивана Третьего и государыни Софьи Палеолог сын родился и назвали его в честь деда, великого князя Василия Тёмного, - Василием.
А в ту пору, когда на Думе в Кремле бояре гадали, как от орды уберечься, в дворцовые покои Угличского кремля съехались братья Ивана Третьего Андрей и Борис, друг на друга похожие и лицом и ухватками. Бороды с редкой проседью, брови супят, жалуются один другому. Борис Волоцкий говорит Андрею Угличскому:
– Всех нас обидел Иван. Когда отец уделы выделял, он княжество Московское захватил, а к нему уделы лучшие… Когда умер Юрий, так он ещё Дмитров к рукам прибрал.
Андрей головой вихрастой покачал:
– То так. А ноне нас попрекает: мы-де свары затеваем.
– Последнее норовит отнять, - сокрушался Борис.
На берег к пристани вышли. Воздух свежий, сырой. Андрей корзно запахнул, откашлялся.
– Ещё с зимы озноб бьёт.
– Ты бы молока козьего тёплого попил.
– Да уж пробовал, и с мёдом, - всё одно.
По течению щепки поплыли: мастеровые брёвна тесали, ладью ставили. Работали сноровисто, под песню.
– Трудно живётся, Андрей, не знаю, как и быть, - заметил Борис.
Андрей хмурился, бороду чесал.
– Одно и остаётся: с боярами и семьями литовскому князю кланяться. Пусть нас с Иваном рассудит.
– Стыдоба, от родного брата обиды терпим.
– Он нас готов ободрать, за холопов считает. Аль мы не князья, не дети великого князя Василия?
Прервали разговор. Смотрели, как ниже по течению угличские бабы полотна отбивали, переговаривались. Им до князей дела нет.
Полотна длинные - видать, всю зиму ткали. Расстилали их по берегу, топтались, подобрав юбки. Чему-то смеялись.
Кивнув на баб, Андрей промолвил:
– Эвон кому жизнь в радость.
– Им бы наши заботы.
– То так. Ох, Иван, Иван, не в чести ты держишь достоинства наши.
Где-то вдали заурчал гром.
– Первый в нонешний год.
Постояли князья у причала и воротились в дворцовые покои, к столу сели. Испили по чаше мёда хмельного, к прежнему разговору повернули:
– Коли великий князь за ровню нас не признает, то какой он государь? Мыслю, и Ивана Молодого он под себя делает, будто из глины лепит.