Иван Мошкин, атаман Каторжной. Вода, огонь и Медные трубы
Шрифт:
Здравствуй, Иван!
Худо или нет, что сама тебе написала- так дело моё. Должна была. Ещё в церкви тебя приметила уж год назад, а теперь решилась. Мила тебе или нет, отпиши без утайки. Елена
Лукерья опиралась двумя руками на посох, и всё вздыхала, ждала.
– Прочёл? Пиши ответ. А то я бегать туда-сюда без конца не могу, старая больно, – и протянула карандаш.
– Хоть подумать надо…
– Не умом, а сердцем отвечай. Пиши, времени нет, – оскрдилась бабка.
Здравствуй Свет
И ты мне мила и по сердцу. Да много я беднее, не желал бы стать неугодным твоему отцу. Иван
Юноша свернул послание и отдал бабушке. Написал, и не знал, куда руки девать. И так плохо, а так ещё хуже выходило.
– Завтра в воскресенье на службе в церкви моё сердечко будет. Должен ты прийти, вьюнош. А обидишь мою ягодку, как бог свят, я тебя своей палкой отхожу, руки-ноги повыдергаю.
Иван поспешно закивал, поправляя кафтан, и потом руки словно сами расстегнули ворот рубахи. Кому охота палкой получать да без рук и без ног оставаться?
– До свиданья, бабушка, – и юноша не поленился низко дорогой гостье поклониться.
– Да ничего, всё сладиться, – и Лукерья на прощанье мелко перекрестила юного стрельца, – если что, кого из братишек пришлёшь.
Иван закрыл калитку, и тихо, маленькими шажками пошёл домой . У дверей, на лавке сидели братья Устьян с Василием, увлеченно занимаясь сладким гостинцем. Золотой петушок просто таял на глазах.
– Мы ни слова, Вань, – как взрослый пообещал Устьян. Вася же старательно нахмурил светлые брови, и кивнул, подражая отцу.
Юноша кивнул, поправил вихры и не спеша, чинно, поднялся по всходу, открыл дверь и вздохнул опять. В горнице мать наводила порядок, стучала деревянными тарелками и ложками.
– Что так не весел? – сказала она, подходя к сыну, – или устал?
– Всё хорошо, матушка. Пойду я.
– И то верно. Отоспись. А то ведь в понедельник опять на службу.
Иван вошёл в свою часть дома, и только покачал головой. Мать привыкла сама к воинскому делу, знает, когда очередь сына являться в Приказ. Он сел, стал раздеваться, всё думал о сегодняшнем дне, о Елене. И как всё вышло? Почему вдруг понравился стрелецкий сын купеческой дочери? Ладно, завтра видно будет, посмеялась ли она над ним, или и вправду желает его видеть.
***
День воскресный, все встали пораньше, особенно Евпраксия Кузьминична, кашу и кисель варила на немалую семью. Скоро все собрались. На столе и хлеб, и каша, кисель на сушёной малине, и варёные куриные яйца. Семён Петрович гордо посмотрел на трапезу – неплохо живут, получше многих. Он прочитал молитву, и все сели за стол, бодро застучали ложками.
Воскресная служба это как праздник, и все одевались в лучшее. старались удивить соседей. Евпраксия доставала из сундуков и ларей обновы, мужу, детям и себе. Выкладывая одежду, шептала себе под нос:
– А что? Так и получше других живём, нечего Бога гневить. И ребёночек только один маленьким умер, – и она перекрестилась, – а то вона, купец Канюшкин, мошна- то от серебра лопается, а Бог почитай, всю семью забрал, только доченьку в утешение оставил, – и вздохнула печально.
Наконец, выложила наряды для каждого. Всем нашлись кафтаны из доброго сукна, Семёну Петровичу
Вышли из дома чинно, оставив своего Дружка сторожить хозяйский двор. Впереди важно шествовали Семён Петрович с Евпраксией Кузьминичной, а за ними трое их сыновей, Иван присматривал за младшими, чтобы всю пыль на дороге не нашли. И идти надо было под ноги смотреть, коров держали во всяком доме, а выпасы были за городом. Рядом, впереди и позади шли и другие семейства, каждый одет был в самое лучшее платье, что бы перед другими в грязь лицом не ударить.
Так и подошли к церковной ограде. Встречал ради этого дня церковный староста, Тимофей Феоктистович, одетый просто и намеренно строго. Его помошник в церкви держал почётные места для купца Канюшкина и его дочери, стрелецкого головы. дьяков с семьями.
Обычные же люди становились рядом со своими домочадцами и знакомыми. Так же встали Мошкины, но место попалось неплохое, всё было видно. Мужчины, понятно, были без шапок, женщины в строгих платках. Но вот, прошествовал стрелецкий голова Тулупов, с женой и двумя дочерьми, дьяки со своими домашними, а за ними встал и Фёдор Романович с дочерью Еленой Фёдоровной и непременно согбенной Лукерьей.
Иван смотрел только на Елену. Одета была богато, но в одежду тёмных цветов, на голове был красивый платок, пожалуй что из бархата. Сейчас, без румян и белил, она показалась ещё красивее, чем накануне. Очень милое лицо, даже с небольшими веснушками на носу и щеках, большая разница с набелённой почти статуей. Юноша заметил, что купеческая дочь его узнала, и еле заметно кивнула. Лукерья, когда смогла увидеть Мошкиных, раскланялась за всех.
Батюшка сам в торжественном облачении, начал службу. Голос у него был сильный и глубокий, так что прихожане слушали не отрываясь, крестились в положенное время. Иван смотрел на иконостас, на лики святых. Чувствовал себя не совсем удобно, ведь не только для молитвы пришёл, но и чтобы свою зазнобу увидеть. Да честно и сказать- где же можно увидеться? Только здесь. Не станешь же через забор лазить- только Елене Фёдоровне неприятности создавать, ну а здесь- вполне прилично. Кажется, не было осуждения даже в строгом, но милостивом лике Богородицы.
Служба закончилась, и Семён Петрович пошёл за свечками, раздав каждому из своего семейства по одной. Евпраксия Кузьминична поставила свечку перед образом Святого Георгия, а Иван встал перед одной из икон Богородицы. Зажёг свечу от лампады, и молился. Не заметил, как рядом оказалась Елена, тоже зажгла свечку, и быстро крестилась.
– Прочитала я твоё письмецо, Ваня, – шёпотом, не поворачивая головы, сказала девушка, – спасибо, что ответил, но грех так говорить, что я богаче, а ты беднее. Перед Богом все равны.