Иван Васильевич Бабушкин
Шрифт:
От тяжелой, изнурительной работы кружилась голова, нельзя было разогнуть спину, а обильный едкий пот нестерпимо раздражал измученное тело. Грудь ныла, с трудом переводил хриплое дыхание не старый, но уже сгорбленный, поседевший рабочий.
После работы, поминутно останавливаясь, с большим трудом добирался больной солевар до своего жилища и в изнеможении опускался на лавочку. Безотрадная картина рисовалась перед ним: покосившийся забор, почерневшая, давно требовавшая замены дранка на крыше… Словно яркие заплаты на старом, изношенном платье, белели две-три новые, свежевыстроганные тесины крыльца… Единственным утешением был маленький,
Василий Акинфиевич иногда ходил с Ваней в лес, выкапывал густо разросшиеся по берегам речки кусты смородины, и это неприхотливое растение так же буйно, как и в родном лесу, разрасталось вокруг домика Бабушкиных.
Василий Акинфиевич и дома не знал отдыха: обычно он с лопатой в руках копался в своем огородике. Но иногда брал к себе на колени маленького Ваню и негромко, почти шепотом, боясь раскашляться, напевал старинные казачьи песни.
Этот напев впоследствии не раз всплывал в памяти Ивана Васильевича и в грохоте мастерской огромного столичного металлургического завода, и в екатеринославских степях, и в подмосковных рощах, и в верхоянских ледяных просторах у «полюса холода».
Здоровье Василия Акинфиевича резко ухудшалось. Целые ночи он проводил без сна, задыхаясь и кашляя. Но в сумерках раннего утра надо было снова и снова итти на работу. Смотритель Устрецкий не признавал никаких отступлений от правил… «Пока человек жив, он должен работать!.. — кричал хозяин соляных амбаров, размахивая связкой ключей, и неизменно добавлял; — Вот помрет — иное дело!»
И однажды, с трудом дойдя до порога своего низенького старого домика, Василий Акинфиевич упал. Жена с помощью соседа положила его на широкую лавку у маленького, подслеповатого окошка и побежала за реку к фельдшеру. Но помощь была уже не нужна: солевар лежал пластом, свесив почти до пола натруженные, с потрескавшейся и почерневшей кожей руки. Забившийся в угол Ваня молча смотрел, как все медленнее и медленнее поднималась грудь отца, как бледнее и строже становилось его лицо…
После смерти кормильца Бабушкиным стало жить совсем нечем. Екатерина Платоновна не могла воспитывать троих детей-малолеток: Николаю в год смерти Василия Акинфиевича было только девять лет, Ване — пять, а сестренке Маше — всего год. Начались судорожные поиски работы, попытки спастись от голодной смерти.
…Зима в тот год стояла долгая и суровая. Уже в середине сентября ударили морозы, в октябре совсем по-зимнему бушевали по нескольку дней подряд свирепые вьюги, и волки по сугробам подбирались к самым окнам домишек в Заречье, где ютились рабочие соляного промысла.
Бабушкина берегла каждую горстку муки, тщательно смешанную с коричневатой пылью желудей и мякины. Но все же настал день, когда все возможности прокормить семью были исчерпаны. И тогда Николаю и Ване пришлось в суровые декабрьские морозы просить милостыню.
Выходили они из дому на рассвете, закутав распухшие от голода и холода ноги в обрывки толстых стеганых онучей. Обычно Николай шел впереди. За ним брел Ваня, засунув озябшие кулаки под заплатанные лохмотья ватной кацавейки.
Большие дворы леденгских богатеев были накрепко заперты, за дубовыми калитками рычали злые псы. С пустой котомкой братья направлялись в соседние селения. За целый день собирали две-три корки. Нередко ребята переходили
— Пойдем прямо на них!.. — просил Ваня старшего брата.
Но сторожкие птицы не подпускали их и на сотню шагов. Десятки крупных, откормившихся осенью тетеревов стремительно взлетали из-под снега, оглушительно хлопая крыльями.
Екатерина Платоновна кое-как пережила со своими малышами эту долгую студеную зиму: нередко по два-три дня подряд приходилось всем голодать. Стараясь найти какую-либо работу, она с трудом упросила смотрителя взять ее судомойкой. Работы было много, а заработок крайне мал.
Надежда хоть немного поддержать голодных детей не оправдалась, и тогда Бабушкина решилась на смелый по тому времени шаг, — задумала уехать в Петербург. Иного выхода не было: со страхом поглядывала Екатерина Платоновна на быстро расширявшееся сельское кладбище, — сколько уж новых маленьких могилок выросло неподалеку от леса…
Весной, лишь только по Сухоне пошли пароходы, Екатерина Платоновна, простившись с Ваней, с двумя детьми — Колей и Машей — отправилась в далекий путь. Перед отъездом она упросила своего брата, Ивана Платоновича, присмотреть за малолетком. И Ваня перешел жить к своему дяде, на ямскую станцию.
Иван Платонович был простым ямщиком, жил бедно, но племянника он взял довольно охотно, думая приучить его к ямской езде и в дальнейшем сделать своим подручным. — В первое лето, так и быть, пообвыкни да приглядись, — сказал он Ване, — помогай по малости в хозяйстве, а потом и на облучок сядешь.
Наступило короткое, но по-своему щедрое и богатое северное лето. Ребята разыскивали и с торжеством носили домой первую съедобную траву «сныть», а затем щавель и дикий лук. Крапива, в изобилии покрывавшая своими ярко-зелеными побегами пустыри и старый двор соляного промысла, тоже служила немалым подспорьем. В лесах появились ранние грибы — сыроежки, а затем, когда заколосилась рожь, — первые белые грибы — колосники; на полянках закраснели ягоды душистой лесной земляники.
Хороши летние безветренные дни в этих северных лесных местах! День длится почти двадцать часов. «У нас заря с зарей сходится», — метко говорят вологодские и вятские крестьяне! Не успеют вечерние сумерки залить на западе полутьмой хмурые ели, как на востоке уже вновь все ярче и ярче разгорается золотая полоска — вестник такого же ясного и долгого летнего дня.
Ваня по целым дням бродил с соседом-охотником, зырянином, в чащах векового соснового бора неподалеку от Леденгского. Мальчик казался не по летам, возмужавшим и выносливым: уже в семи — восьмилетнем возрасте он легко проходил за долгий летний день десятка два верст.
Эти походы приучали мальчика к опасностям. Однажды в сильную грозу неподалеку от камня, за которым притаился Ваня со старым охотником, с треском упала сосна, сраженная молнией. Ваня закрыл глаза обеими руками, затаил дыхание… Его привел в себя негромкий, спокойный голос охотника:
— Не бойся. Она уже упала.
В другой раз Ваня едва не утонул в лесной речке. Спас его тот же охотник.
С каждым днем Ваня становился осторожнее и проворнее, приобретая навыки заправского охотника-лесовика.