Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
– Надо быть честным, - глухо, словно сквозь стиснутые зубы, сказал он.
– Честным перед коллективом, перед своими товарищами. Тут одним признанием не обойдешься, тут нужно все как на ладони. В прятки играть с вами я не хочу и не буду.
Собрание насторожилось. Легкий говорок, летавший по залу, притих: слушали напряженно.
– Я виноват не столько в том, что вы знаете, сколько в том, что от вас скрыл!
– вдруг выкрикнул Сергей.
Он прошел к президиуму и положил на стол горсть скомканных рублей.
–
– удивился Пахомов.
– Я вез за деньги. Я использовал катер в целях личного обогащения. Мне стыдно, товарищи!…
Гул прошелестел по рядам, и собрание опять смолкло.
– Я ночей не спал. Я думал, кого мы обманываем, товарищи? Мы себя обманываем. Мы себе врем, товарищи!
Вновь пробежал гул, на этот раз недоуменный. Сергей поднял руку.
– Сейчас все расскажу. В начале работы моей на "Волгаре" пошли мы заправляться. И я, я лично сделал так, что получили мы одно масло. Сделал потому, что у "Волгаря" перерасход по топливу свыше двух тонн. Было это, товарищ Бурлаков?
Иван привстал, провел рукой по лицу и снова сел. А Еленка, сидевшая в другом конце зала, поспешно закивала.
– Пойдем дальше. По ведомости на нашем катере числится четыре человека. Зарплата идет четверым, а работают трое. Один из матросов - фигура фиктивная, он только в ведомости расписывается, а работать никогда, ни часу еще не работал! Так ведь это же обман, товарищи!…
Гулом взорвался зал, и опять Сергей притушил этот гул, подняв руку. Теперь он держал собрание в своих руках, теперь от него зависело, куда и как повернуть.
– А теперь - самое главное. Купил известный вам шкипер Игнат Григорьевич телку, и понадобилось телке сено. И вот в следующее воскресенье взяли мы катер, пошли к Лукониной топи и выкосили там всю траву. Всю, под бритву! Погрузили, пошли назад, а нас колхозники перехватили. Но и тут нам удалось уйти и свалить это ворованное сено на барже у шкипера для прокорма его личной скотины! Нас судить надо, товарищи!
Последние слова утонули в шуме:
– Бурлакову слово! Пусть объяснит!…
– А с травой решать надо, товарищи! Это - не шутка!…
– Что же ты, Прасолов, раньше молчал? Думал, сойдет?
– Тише, не кончил он еще…
– Он еще скажет! Он еще отчудит!…
– Тихо, товарищи, тихо!…
С трудом успокоили зал. Сергей залпом выпил стакан воды, продолжал:
– Вот в чем я повинен. И хочу точку на этом поставить. Хватит, товарищи! Жить надо честно!…
Опять поднялся шум. Сергей не пошел на свое место, а сел в первом ряду, в уголке. Пронин перекричал гул:
– Слово предоставляется Бурлакову!…
Стихло в зале. Иван медленно поднялся, долго шел по проходу. Стал возле стола, растерянно оглядел зал.
– Все правильно.
И замолчал. И собрание молчало, ожидая, что он еще скажет. Потом Пронин спросил:
– Все, Иван Трофимыч?
Иван посмотрел на него невидящими глазами, тихо сказал:
– Подлец он. Неужели не видите?
В зале зашумели:
– Что он сказал?…
– Громче, Трофимыч!…
– Я говорю, что Прасолов подлец, - громко сказал Иван.
– Никого не щадит: ни стариков одиноких, ни Пашу. Разве ж можно так? Разве можно за счет чужого несчастья?… Да волк он!…
– Давайте без оскорблений, - сказал Антон Сергеевич.
– Вину свою признаете?
Иван крепко сжал челюсти. Глянул через плечо:
– Нет.
– Как нет?… Сам же только что сказал, что правильно…
– Все правильно, а вины моей нет, - упрямо повторил Иван.
– Нет моей вины, не признаю.
И, шаркая, пошел на место. В зале молчали.
– Странно мне Бурлакова слышать!
– вскочил вдруг Антон Сергеевич.
– Знаю его давно, считал, что хорошо знаю, а выходит, не знаю совсем. Удивил ты меня, Иван Трофимыч. У тебя получается, что правду товарищам сказать - подлец, а сено украсть у колхоза - друг!
И сел на место. Сергей с облегчением расправил плечи и откинулся к спинке стула. А собрание по-прежнему помалкивало. Пронин оглядывал зал.
– Ну, товарищи, кто хочет высказаться?…
– Я хочу высказаться, - сказал Николай Николаевич.
Он не пошел к трибуне, а, выйдя к рампе, остановился против Сергея. В зале вдруг стало очень тихо, и в этой тишине Николай Николаевич негромко спросил:
– Почему вы уволились из Саратовского порта, Прасолов?
– Я уволился по собственному желанию.
– В середине навигации?
– Смешной вопрос!
– крикнул Сергей.
– Захотел и уволился!…
– Я все равно выясню это.Прасолов. Выясню!
– Николай Николаевич повысил голос.
– А вот к Бурлакову у меня вопросов нет. Я Бурлакова с детства знаю. И вы знаете!…
– Точно!
– восторженно и звонко крикнул Вася и зааплодировал.
В зале зашумели, а к столу уже шел угрюмый бригадир плотовщиков Андрей Филиппыч. Стал рядом с трибуной, привычно расставив ноги, нахмурился.
– Трофимыча не оправдываю. Нет. Дров, понимаешь ли, много. Наломал, значит, без надобности. Солярка, значит, и матрос этот. Так. Опять же - сено. Вот главный вопрос! Моя скотина или колхозная - она все одно по несознательности жрать просит. А корма где?
– Не о кормах же у нас вопрос, Андрей Филиппыч, - сказал Пахомов.
– Давай ближе к теме.
– К теме?… - Плотовщик вздохнул, потоптался.
– К теме, что ж, все ясно. Не оправдываю. Нет. Только вопрос: для кого Трофимыч старался? Для себя?…
Зал неожиданно рассмеялся.
– То-то вот и есть. Осудим мы его, конечно. И правильно. А только так скажу: если мне, не дай бог, нужда какая припрет, так я не к тебе, парень, побегу, хоть ты тут рвал на грудях тельняшку. Я к Трофимычу побегу понимаешь ли…