Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
Последние слова потонули в аплодисментах. Сергей уже не поднимал глаз.
– Да жук он, Прасолов этот!… - кричали из зала.
– Ну, не скажи, похитрее: правду-матку резал - аж кровь хлестала!…
– Гнать его, сукиного сына, товарищи!…
– Врете!
– вдруг выкрикнула Еленка, вскочив.
– Врете вы все потому, что струсили! Вам правду в лицо сказали, а вы, тараканы несчастные, гнать за это, да? Друг за дружку стоите, друг дружку покрываете, а как чужой кто, так - вон, да? Вон?!
Она рванулась к выходу, не сдерживая слез. В президиуме поднялся директор.
– Это все - нервы, - негромко сказал он.
– А вот - документы. Два письма: копии адресованы в обком и в газету "Водник". И вот что сказано в этих письмах. Первое: обман с горючим и приписка моточасов капитаном Бурлаковым. Второе: о несчастье с Федором Никифоровым. Говорится, что несчастье это произошло потому, что капитан Бурлаков не справился с катером из-за больной ноги. Поэтому автор письма требует привлечь Бурлакова к суду…
– Кем подписано?
– крикнул Вася.
– Кто подписал?
– Письма анонимные.
– А анонимные - так в гальюн их!…
– Тихо!
– крикнул Пахомов.
– Тут не орать, тут думать надо, товарищи дорогие!…
После долгих споров обоим - и Бурлакову и Прасолову - записали по выговору, и Сергей при людях с трудом сдержал радость.
Собрание кончилось. Все повалили к дверям, шумно переговариваясь. Михалыч, Вася и Андрей Филиппыч задержались у выхода, поджидая Ивана, но он прошел мимо, остекленело глядя перед собой.
Следом спешил кадровик. Выскочил в густую темь, крикнул:
– Трофимыч!…
Иван не отозвался. Николай Николаевич догнал, тронул за плечо.
– Пройдемся, что ли? Духотища в зале-то.
Иван молча пошел за ним. Они вернулись за крайние порядки, вышли на песчаный берег. Мерно плескалась вода, на фарватере светились бакены. Тишина сонно висела над рекой.
– Брюхо болит, спасу нет, - сказал Николай Николаевич.
– Будто до сих пор там тот штык поворачивают.
– Полежал бы, - глухо, без интонации сказал Иван.
– Полежал бы!
– вдруг зло подхватил начальник.
– Иисус Христос, миротворец чертов! По одной щеке съездили - другую подставить не терпится?
Иван сосредоточенно молчал.
– Ты где был, когда этот гриб поганый на твоем катере корешки пускал? О добре разглагольствовал? Ну-ка такого бы Сергея да нам бы под Великие Луки в сорок первом, а?
Иван вдруг глянул на него:
– Ну, знаешь, тогда…
– Шкурник он! И тогда и сейчас. Драться надо с такими, Иван. Драться! Чтоб других не заражали. Сподличал - отвечай.
– Людям добро нужно, Николаич. Ох, нужно!
– Добро добру рознь. Твое добро Сергеев этих плодит. Сообрази… - Он вдруг глянул в темноту, крикнул: - Ну идите уж, чего крадетесь!…
Подошли Вася, Михалыч и плотовщик. Михалыч завздыхал, засуетился, заглядывая Ивану в глаза, а Вася сказал:
– Айдате к нам, Иван Трофимыч. Посидим, покалякаем, Лидуха самовар раскочегарит.
– Чего на воде-то болтаться?
– забасил плотовщик.
– Пошли ко мне. Телевизор поглядим.
– Самовары, телевизоры, - проворчал кадровик.
– Ну, счастливо вам, мужики. А ты думай, Иван. Думай: я тебе правду сказал.
И пошел в темноту, потирая рукой разболевшуюся старую рану.
– Ну, все, Еленка, теперь - полный ход, - взволнованно говорил Сергей вечером в кубрике.
– Завтра пойду к Федорову: пусть ставит на катер только нас с тобой. Кровь из носу, а должны вдвоем справиться. Должны!
– А Иван как же?
– А Иван пусть на берегу кантуется, с ним дело кончено. Пусть слесарит или в складе кладовщиком. Тут закон, Еленка, один: не сумел удержаться - падай, покуда не зацепишься.
– Хороший он человек… - вздохнула Еленка.
– Хороший человек - это еще не профессия.
Он обнял ее. Еленка посмотрела прямо в глаза тревожным взглядом, сказала тихо:
– Не надо. Иван войдет…
– Да не придет он, не жди! Он небось опять к старикам подался. И вообще забудь о нем. Забудь все. Вдвоем мы теперь. Вдвоем, понятно?
Наутро Ивана вызвали в район. Он долго ходил по инстанциям, писал объяснительные, признавал, что Прасолов говорил правду, и тут же упорно отрицал свою вину. Его пытались убеждать, разъясняли, потом махнули рукой. Велели работать, замаливать грех: с этим Иван не спорил.
С попутной машиной вернулся домой и, как было приказано, пришел прямо к директору. Долго не принимали: он курил в коридоре. Наконец пригласили в кабинет.
– А, товарищ Бурлаков. Присаживайтесь.
– Директор подал руку.
– Ну, какие дела?
Иван коротко рассказал. Директор кивал не глядя. Потом спросил - вдруг, не дослушав:
– Как считаете, Прасолов справится с катером?
– Вообще-то… - Иван замолчал. Он понял вопрос, понял, что стояло за ним, понял все и сказал: - Справится, Юрий Иваныч.
– А в плавсоставе служить вам больше нельзя.
– Директор вздохнул и впервые глянул на Ивана.
– Извините, нельзя.
– Юрий Иваныч… - Иван встал, качнулся, уцепился за спинку стула.
– Юрий Иваныч, я никогда не просил… И выполнял всегда. Благодарности имею…
– Нельзя, товарищ Бурлаков, - с ноткой раздражения сказал директор.
– Я тоже подчиняюсь законам. Вот так. Идите в отдел кадров, там что-нибудь подберут. Я дал указание. До свидания. Идите.
Иван шел в отдел кадров, ни с кем не здороваясь, глядя сквозь людей, а серую праздничную кепку нес в руке, забыв надеть при выходе из кабинета. Так он и вошел к начальнику.