Из чего только сделаны мальчики. Из чего только сделаны девочки (антология)
Шрифт:
«Пошла муха на базар», шептала Маша. Дети засыпали быстро и дружно. Не шушукались близнецы Стрельниковы, смирно лежал неугомонный Павлик Бизяев, сосредоточенно посапывала вредная Танька.
За окном вкрадчиво заскрипел снег, и тоненький вой зазвучал над ухом унылой колыбельной. Муха-цокотуха обрадованно потерла лапки и подергала длинным мохнатым хоботком.
«Кажется, усыпляюсь», из последних сил подумала Маша и попыталась приоткрыть слипающиеся глаза. За дверью спальни смутно маячил грузный нянькин силуэт; ее белый халат; толстые руки,
«Скорей, Костик, – хотела крикнуть Маша. – Вставай! Побори ее быстрей, пока она всех тут сама не поборола».
Но рыжая голова никак не поднималась над подушками. Веки становились тяжелыми, как мешочки с песком, кровать мягко покачивалась, будто лодка на волнах, а все стихи вдруг разом улетучились из опустевшей головы. В спальню потянулись длинные щупальца сумеречных теней; жадно всхрапнул под окном Медведь-липовая нога, зашевелились и задвигались узоры на пестрых обоях, распутываясь и складываясь снова – во что-то юркое, стремительное и грозное.
«Спаси меня, Костик», попыталась подумать Маша, неудержимо проваливаясь в холодный, студенистый сон.
– Эх ты, – сказал ей Костик за полдником. – Машка-простоквашка.
– А что она? – залюбопытничала Танька.
Маша съежилась и уткнулась носом в стакан с кефиром. Танька внимательно посмотрела на нее и задумалась.
– Шевченко, отдавай коня, – потребовал из-за соседнего стола Павлик.
На коня была очередь. Его подарил садику Танькин папа, и Танька и так забирала коня чаще других. Конь был большим, белым, с длинной гривой и маленькими колесиками в копытах.
– Отстань, – сказала Танька. – Я не брала.
– Врешь, – возразил Павлик. – Он у тебя был все время. Ты обещала после обеда отдать.
– Я отдала, – огрызнулась Танька. – Он у шкафа стоит.
– Нет его там, – упорствовал Павлик.
– Значит, ускакал. Ты слишком толстый, он тебя не хочет больше возить.
Все засмеялись, кроме Маши и новенького. «Ничего он не ускакал, – подумала Маша грустно. – Это она его украла».
Коня искали всей группой, но, конечно, не нашли.
– Вы его, наверное, опять на улицу таскали, – сказала Софа Сергеевна. – И его, наверное, ребята из другой группы взяли. Мы сейчас попросим нянечек, чтобы они поискали, когда будут вечером убираться.
Маше показалось, что Софа украдкой покосилась в сторону коридора и ухмыльнулась.
Мама пришла неожиданно рано, и Маша так не успела поговорить с новеньким еще раз.
– Какой у тебя сегодня в шкафчике порядок, – одобрительно сказала мама. – Не то что обычно.
– Это потому что Костик следил, – объяснила Маша. – Чтоб она не лазила.
– Кто не лазила?
Маша оглянулась на дверь и промолчала.
– Ну, пойдем, – сказала мама. – Надевай варежки.
А наутро заколдованной оказалась и вторая воспитательница, Алла Константиновна. Она, в отличие от Софы, была добрая и с тихим, ласковым голосом; и косы завязывала не больно, хотя и тоже очень крепко. А теперь она выглядела неприветливой и
– Не может быть, – ужаснулась Маша, глядя на воспитательницу круглыми глазами.
– Может, – строго сказал Костик. – Совсем у вас тут все плохо.
– Плохо, – подтвердил Павлик. – В раздевалке кто-то шепчется на потолке. И коня так и не нашли.
В раздевалке и правда шептались. Маша тоже утром услышала, только не подала виду.
– Да, – сказал Костик. – Надо быстрее разбираться, а то она тут все сожрет. Буду сегодня заклинания делать.
Танька открыла рот – наверное, хотела сказать, что заклинания делают только недоразвитые, – но перевела взгляд на Аллу Константиновну, потом на невесть откуда взявшееся уродливое темное пятно на стене у самого входа в спальню и рот закрыла.
– А как их делают? – спросила Маша, затаив дыхание.
Костик достал из оттопыренного кармана какую-то непонятную погромыхивающую штуку, покрытую стеклянным колпаком. Под колпаком были кубики, на кубиках – буквы.
– Вот, – сказал рыжий. – Когда как следует разберешься, надо все как следует представить. Потом как следует потрясти, – он поболтал стеклянной штукой в воздухе, и она слабо громыхнула в ответ. – И бац!
– Что «бац»? – не понял Павлик.
– Готово.
Костик спрятал таинственный колпак обратно и пошел на свой вчерашний пост присматривать за коридором.
– Откуда он все это умеет? – задумчиво спросила Танька. – И почему знает всякое? Про няньку, и вообще.
Павлик пожал плечами. И Маша тоже пожала.
«Какая разница, – сказала она про себя. – Главное, что он пришел. А то бы еще чуть-чуть, и она тут все сожрала».
– Ермакова, – сказала вдруг Алла Константиновна, – ты почему такая растрепанная? Ну-ка иди сюда.
Маша сморщилась. Голос у Аллы Константиновны был неприятный, визгливый, а пальцы скрючились, как птичьи когти, – и идти к ней причесываться совсем не хотелось, тем более что косы еще ни капельки не успели растрепаться.
Не бояться становилось все труднее. За задернутыми занавесками ворочались нетерпеливые чудища, цветные карандаши все, как один, рисовали серым, а игрушки жались друг к другу и испуганно сверкали остекленевшими от тревоги глазами. В середине дня на улице повалил снег – такой густой, что за ним ничего не стало видно: ни деревьев, ни домов, ни забора. Весь мир словно исчез. Остались только страшные сказки и потерявшиеся в снегу дети. Из-за погоды отменили прогулку, и весь день пришлось сидеть взаперти. Снаружи раздавалось металлическое позвякивание и мерный шорох: это были нянечки; нянечки в своих белых халатах мыли лестницы и коридоры, кружили вокруг со своими тряпками и ведрами, перекликались хриплыми каркающими голосами, как хищные птицы. А та, самая хриплая и хищная, молчала. Она плела тени и шепоты, вытягивала свет из лампочек, выдирала из книжек счастливые окончания и заменяла их печальными и недобрыми.