Из дома
Шрифт:
На кухне, где мы сидели, стало темно и холодно. Валентина Ивановна повела нас в маленькую комнату и уложила спать на пол, на туго набитые соломенные матрацы.
Утром мы встали, как только рассвело. Валентина Ивановна налила нам по кружке парного молока, намазала толстые ломти домашнего свежего хлеба маслом, мы поели и вышли во двор. Было оранжевое утро, земля была седой от инея, под ногами хрустело. Последней из дома вышла наша хозяйка и вскрикнула:
— Батюшки, скоро снег выпадет, а у меня еще вся картошка в земле.
Я стала ее утешать, что это только иней, он бывает и летом и что для картошки не страшно, если даже чуть снег выпадет,
А Нина стала возражать, говорила, что ее только что выбрали комсоргом, и что вообще она частным хозяйством не будет заниматься. Валентина Ивановна крикнула:
— Ну и хлеба с моего поля не ешь, если так!
Всю дорогу, пока мы шли на поле, Нина препиралась со своей мамой. Вечером, когда мы кончили работу, Нина вместе с нами начала собираться в город, а брат ее Вовка остался с мамой убирать картошку и вспахивать озимь, хотя ему было всего тринадцать лет. Он, как и его мама, умел делать всю крестьянскую работу.
За работу каждый из нас получил по полкаравая хлеба, по пол-литровой бутылке молока и по два ведра картошки. Хлеб и молоко мы взяли сразу с собой, а картошку Нинина мама обещала привезти на лошади.
До города было километров около десяти, шли босиком по нагретому дневным солнцем асфальту. Быстро стемнело, вдали замигали огоньки хуторов, мы шли и пели: «Мой костер в тумане светит».
Обычно двери нашего домика были настежь распахнуты, и никто не знал, где находятся ключи. Но в тот воскресный вечер, когда мы вернулись с картошки, явно что-то произошло: во-первых, дверь была заперта, и никого нигде не было видно. Мы постучались, никто не подошел открыть дверь. Мы подошли к окну, первоклассница Валя Перепелкина выглянула в окно и скрылась, затем на своих костылях приковыляла Лида Виркки, в руке у нее был ключ, и она направилась к двери.
Как только мы заперли дверь — все заговорили разом. Оказалось, что верхняя шпана устроила ночью драку. Им внизу казалось, что они кого-то убили и теперь куда-то все исчезли. Им даже казалось, что там, наверху, лежит убитый. Только они успели это рассказать, как кто-то забарабанил в наружную дверь, послышались голоса наших соседей. Лида приказала закрыть дверь — пусть ночуют, где хотят.
У нас топилась плита, на которой стоял большой котел с кипящей водой. Лида подошла к окну и крикнула:
— Убирайтесь к черту, кипятком ошпарим!
— Цы-ы-ыпочки, за…, придушим…
Они прыгали, гоготали… У нас раскраснелись лица, Шура крикнула маленьким девочкам:
— Вылезайте из окон спальни на улицу! Зовите милицию!
Лида махнула рукой в сторону котла:
— Давайте его сюда, клопов шпарить будем!
Мы не двигались. Лицо ее покрылось пятнами. Она крикнула:
— Мирья, поставь котел сюда на табурет!
Она сидела на другом табурете, культя ее ноги торчала из-под платья.
Я поставила котел с кипятком рядом с ней. Парни полезли, Лида открыла окно и начала плескать кипяток. За окном раздались визгливые ругательства, в кухню полетели палки, камни и битые стекла. Но у них там что-то произошло, они вдруг все исчезли.
На ночь мы втащили наши кровати в столовую, чтобы быть всем вместе, а двери в спальню забаррикадировали дровами и кроватями. Легли спать раньше обычного и проспали спокойно — шпана исчезла.
Вечером в понедельник к нам пришли два взрослых парня, одного из них я видела в нашей вечерней школе, его звали Левка. Он был высокий с вьющимися черными волосами, а второй, наоборот, был маленький, со свисающими на лоб белыми слипшимися прядями. Левка сказал, что они работают в милиции и что нашу шайку они вчера переловили, а мы наперебой им рассказывали, как мы эту шпану поливали кипятком, но Левка сделал серьезное лицо и предупредил нас, чтобы впредь никогда не делали таких глупостей, а в случае чего шли бы прямо в милицию. Они долго просидели у нас, оказалось, что и второго наши девчонки знали, звали его Вася Степанов, и у него была гармошка. Ирка Савчинская попросила научить ее играть.
В ту осень мы часто танцевали под Васькину гармошку, у Ирки с ним получился роман, но на гармошке она играть не научилась.
Через несколько дней после того, как «крошки» сверху исчезли (мы их тоже так звали), возле нашего порога мы нашли записку с ругательствами и угрозами. Они считали, что это мы их выдали. Они обещали переловить всех нас на узеньких дорожках. Видимо, не всех Левка с Васькой переловили. Теперь, когда я шла поздно вечером на вокзал, я оглядывалась и шарахалась от приближающихся шагов. Потом я решила, что лучше и ближе ходить на вокзал через кладбище: «крошки» побоятся пойти туда ночью. Я решила перевоспитать себя — побороть в себе чувство страха, решила: никакой нечистой силы просто не существует, это все только воображение, фантазия — так говорила старшая тетя, — бояться надо живых. Первый раз я пошла через кладбище в безлунную ноябрьскую ночь. Мне показалось, что я сбилась с тропинки. Я начала торопиться, в висках сильно стучало, я спотыкалась о могильные бугорки, камни и кресты. Кустики высохших цветов колко цеплялись за чулки. Я упала — рука попала во что-то мокрое. Я встала, отряхнулась, увидела свет вдали. По дороге вспомнила могилу Анни и Хелены под яблоней в Виркино, туда в дырку после дождя лилась мутная струя воды… По дороге в Гатчину было много дырявых провалившихся могил.
В поезде, как всегда, меня плотно сжали теплые человеческие тела, стало жарко и спокойно, захотелось спать. Вдруг меня сильно передернуло. Я чуть толкнула мою соседку, женщина в очках посмотрела мне прямо в глаза. Сонливость прошла. Я решила в следующий раз снова пойти через кладбище и постараться взять себя в руки. Надо уметь заставить себя делать все, что надо. Вдруг меня тоже арестуют и будут допрашивать, как моего отца… Главное, никому не рассказывать про эти дела. Мама должна была отвечать, когда у нее спрашивали, за что посадили вашего мужа, «не знаю», а не «ни за что». Наверное, она бы спаслась. Я не хочу сесть ни из-за чего. Я не должна никому говорить, где мои родители, — умерли. Умирают же люди и просто так, ни на войне и ни в тюрьме.
Бабушка говорила, что мама не хотела ехать учиться в педагогический техникум, но дедушка настоял, говорил, что он не сможет оставить никакого наследства, хотя всю жизнь работал, как умалишенный (так во всяком случае бабушка про него говорила). После революции хотел, чтобы все его дети получили образование, и считал, что тогда им будет легче и интереснее жить. Бабушка говорила, что мама все предчувствовала, вряд ли она могла такое представить себе, когда отказывалась ехать учиться… Бабушка говорит, что она видела невероятные сны и будто предвидела… Но так всегда говорят, когда невозможно понять, почему…