Из Курской губернии

Изъ Малоархангельска, [1] я похалъ въ Курскъ прямо, не заажая въ Koренную, да въ Коренную и захать было не для чего. Я бывалъ въ ней нсколько разъ. Посадъ подъ монастыремъ, какъ и всякій посадъ или уздный городъ; постоялые дворы, въ которыхъ никто не останавливался; лавки съ пряниками, дегтемъ и разными товарами, которыхъ никто не покупаетъ. Вотъ и все… Только что монаховъ въ Коренной много, да я монаховъ много и такъ видалъ, и собственно для монаховъ хать въ Коренную

— Теперь хать въ Коренную незачмъ, говорилъ мн мой ямщикъ.

— Отчего-же?

— Да что такъ длать? Дло другое ярмарки придутъ; ну, на ярмарку можно хать.

— Хорошія ярмарки въ Коренной?

— Какъ хорошія? Еще бы не хорошія! На девятой пятниц ярмарка идетъ въ Коренной, такъ та ярмарка первая по всей Россіи!

— Будто ужъ и первая?

— Первая! Это врное слово!

— Ну, а Макарьевская?

— Макарьевская — особая статья!

— Которая же лучше?

— То Мауарьевская, а то Коренная!

— Ну, а все таки?

— На Макарьевской я не бывалъ; а въ Коренную на девятую пятницу купцы товару навезутъ, господа понадутъ… и Господи мой… Трактировъ понастроютъ, цыгане понадутъ!…

— Та, положимъ, и хороша ярмарка на девятую пятницу; ну, а на Рождество Богородицы, вс говорятъ, пустая самая ярмарка бываетъ.

— Какъ же пустая!… Я теб скажу: кушаковъ со всего свта навезутъ! Во какъ!…

— Не бойсь, ты скажешь, что и въ вашемъ Малархангельск хорошо торгуютъ?

— Малоархангельскъ что! Въ нашемъ Малоархангельск только кошатники!

— Какъ кошатники?

— А такъ: кошекъ скупаютъ, да кошекъ бьютъ; шкуры продаютъ, тмъ только и живы!…

— Будто только тмъ и живутъ?

— Нтъ это, только такъ говорится, а кошками одними, какъ проживешь, съ кошекъ немного какой корысти получишь… И въ Малоархантельск всмъ торгуютъ.

— Да чмъ же?

— Вотъ купецъ у насъ Коньковъ есть; такъ тотъ Коньковъ солонину солитъ; пройди весь свтъ блый, лучше той солонины во всемъ свт ты не съищешь!…

Въ самомъ дл, Малоархангельскъ славился своей солониной, а можетъ быть и теперь малоархангельская солонина въ слав; впрочемъ, наврядъ: мн говорили, что купецъ Коньковъ теперь пересталъ заниматься соленіемъ солонины.

— А, Василій, здорово! крикнулъ встртившійся ямщикъ, хавшій порожнякомъ, моему ямщику.

— Здорово! отвчалъ мой ямщикъ.

— Въ Уколово?

— До Уколова. А ты изъ Уколова?

— Изъ Уколова. Мои дома?

— Нтъ ухали.

— Куда?

— За сномъ на кошкахъ похали.

— За сномъ? спросилъ ямщикъ, не разслыхавши остроты моего Василія.

— Да, за сномъ.

Ямщики пошапковались [2] и похали во всю рысь, всякъ своею дорогою.

— Куда жъ хать на кошкахъ, какъ не за сномъ, сказалъ Василій, съ усмшкой обратясь ко мн.

— Эхъ, братъ, дорога не хороша, видишь какая грязь! сказалъ я ямщику.

— Не искать намъ съ тобой хорошей дороги; хороша, дурна — все хать надо, по хорошей дорог и не всть куда задешь, отвчалъ онъ, засмясь во все горло.

Многіе, можетъ быть, и въ этомъ не увидятъ никакой остроты; но это была острота, настоящая острота.

Я вспомнилъ по этому поводу своего пріятеля Бориса Петровича. Этотъ Борисъ Петровичъ человкъ до нельзя бывалый: онъ и бурлачилъ, и извозничалъ, былъ кучеромъ и лакеемъ, кажется, и постояли дворъ содержалъ; такъ что мой Борисъ Петровичъ, по многосторонности своихъ занятій, могъ бы поспорить съ Сучкомъ Тургенева, а по бывалости, пожалуй, и переспорить. Я его узналъ, когда онъ былъ лакеемъ, и всегда видалъ его готовымъ подтрунить, поострить, а я таки часто видалъ, что его остроты становили въ тупикъ. Разскажу вамъ нсколько такихъ случаевъ.

Борисъ Петровичъ былъ въ то время кучеромъ. Възжаетъ онъ на тройк съ колокольчикомъ въ Орелъ. Не усплъ онъ въхать въ городъ, какъ останавливаетъ его будочникъ.

— Ты съ колокольчикомъ?

— Съ колокольчикомъ.

— Да какъ же съ колокольчикомъ?

— А теб не нравится?

— Какъ…

— Не нравится теб; возьми, да и подвяжи.

Будочникъ и подвязалъ колокольчикъ.

Борисъ Петровичъ и самъ бы подвязалъ, да ему нельзя было съ козелъ слзть: онъ иногда и лишнее перепуститъ, такъ и на ту пору онъ сильно выпивши былъ…

Другой разъ, тоже въ дорог, онъ халъ уже лакеемъ.

— Борисъ Петровичъ, говоритъ ему кучеръ, Борисъ Петровичъ, мостъ, кажись, не хорошъ.

— Да, не хорошъ. Ну, ступай; намъ его съ собой не брать, сказалъ покойно Борисъ Петровичъ.

Кучеръ похалъ черезъ мостъ и прохалъ; и посл только догадался, что онъ разсказывалъ Борису Петровичу про мостъ не только для того, чтобъ сообщить свое мнніе объ этомъ мост, но чтобы Борисъ Петровичъ хорошенько осмотрлъ мостъ, и, если понадобится, отпрегъ пристяжную или и обихъ, а какъ Борису Петровичу не хотлось то отпрягать лошадей, то опять запрягать, онъ и сказалъ кучеру, что моста съ собой не брать, стало быть хать надо!

И ко всему бывало онъ поговорку найдетъ. Разъ какъ-то мы заговорили про водку.

— А знаете вы, что пьяница? спросилъ меня мой Борисъ Петровичъ, слыхали?

— Нтъ, не знаю, Борисъ Петровичъ.

— По пьяниц и домокъ тянется; а кто пьетъ, гд беретъ?

— Тоже не знаю.

— Пьяниц Богъ даетъ, а кто не пьетъ — чортъ беретъ.

Начните вы говорить съ Борисомъ Петровичемъ о божественномъ и тутъ Борисъ Петровичъ не ударитъ себя лицомъ въ грязь: и о божественномъ можетъ съ вами поговорить и разсказать много.

— Слыхалъ ты, Борисъ Петровичъ, что о Соломон премудромъ? спросилъ я его разъ.

— Какъ про Соломона премудраго не слышалъ! отвчалъ Борисъ Петровичъ.

— Что же ты слышалъ?

— Да много…

— Разскажи что нибудь.

— Соломонъ премудрый все зналъ, одного только не узнать, сказалъ Борисъ Петровичъ.

— Чего же?

— Не узналъ Соломонъ премудрый, не узналъ глубины морской!

— Отчего же онъ не попытался?

— Пытался, да ничего не вышло, а ужъ на что премудрый былъ: такъ и зовется Соломонъ премудрый!