Из Парижа в Астрахань. Свежие впечатления от путешествия в Россию

Дюма-отец Александр

«Это я, Господи!

Основательница Спасо-Бородинского монастыря, монахиня Мария».

Над входными дверями выведены слова и даты:

«Год 1812 - 26 августа

Счастливы те, кого ты избрал и кого ты взял в твое лоно

16 октября 1826».

Известно, что русский календарь на 12 дней отстает от нашего. Следовательно, 26 августа есть 7 сентября, дата битвы, а 16 октября соответствует 28-му того же месяца.

Осмотрели квартиру бывшей настоятельницы; нам показали ее одежды, портрет и посох; затем - письмо императрицы

Марии по поводу смерти княжны Александры. Мы были приняты нынешней аббатисой, в миру - княгиней Урусовой. Я обещал прислать ей четки из Иерусалима. У меня есть для нее эти четки, привезенные не мной, а моей дочерью; они были освящены патриархом и касались могилы Спасителя, но как поступить, чтобы прислать четки в Бородино? Если кто-нибудь может указать мне такой способ, то я отдал бы тому вторые четки. Уйдя из монастыря, мы пересекли картофельное поле, подмороженное за ночь. Это было 9 августа.

В России морозит немного больше немного меньше, но морозит всегда. Когда, 7 августа, мы выехали из Москвы, листья начинали опадать, как у нас в октябре.

От монастыря поднялись в Семеновское - бедную деревню примерно в 30 домов, которая, должно быть, однажды была сильно удивлена, что оказалась театром страшной битвы. Вероятно, три четверти жителей не знали, кто и за что здесь сражался.

Из Семеновского едем вдоль оврага, что задал столько тяжкого труда Понятовскому. Вскоре мы попали вроде в болото в высоких травах, купаемых ручьем, должно быть, Огником. И через версту очутились позади леска, что осеняет склон холма, на котором был большой редут и где сегодня - мемориальная колонна сражения. В этом небольшом лесу были погребены павшие с большого редута; земляные горбы, что видишь там, могилы.

Выходя из леска на запад, поворачиваешься лицом к позициям французской армии и подходишь к основанию колонны. Тогда взору предстает большой камень с надписью. Это могила князя Багратиона, раненого, как сказано, 7-го и умершего 24-го во Владимирской губернии. По указанию императора, его тело было привезено в Бородино и погребено на поле сражения.

Дидье Деланж - человек основательный и предусмотрительный, который смотрит на поля сражений в аспекте более философском, нежели я - распорядился приготовить превосходный завтрак под деревьями леска. Мы отошли под эту тихую сень, где могила за могилой, и я вынужден был признаться себе, что военная могила, навевающая такие воспоминания, лучше могилы деревенского кладбища, воспетого Греем [204] или Делилем [205] .

204

Грей Томас (1716-1771) - английский поэт, автор поэмы «Элегия, написанная на сельском кладбище»; в 1802 году В. А. Жуковский перевел ее на русский язык под названием «Сельское кладбище».

205

Делиль Жак (1738-1813) - французский поэт, одна из его поэм называется «Похвала бессмертию души».

Французская армия вновь прошла этим полем сражения 28 октября. Оставим прекрасные страницы, которые месье Филипп де Сегюр написал по этому поводу в поэме, посвященной кампании в России, чтобы взять у месье Фена несколько строк, полных сердца, из его рукописи 1812 года.

«28 октября, - говорит он, - оставили Можайск справа и вновь вышли на большую Смоленскую дорогу недалеко от Бородино. Наши сердца сжались при виде этой равнины, где столько наших было зарыто! Эти храбрецы верили, что умирают за победу и мир! Мы ступали по их могилам с осторожностью, чтобы земля не оказалась для них слишком тяжелой под шагом нашего отступления».

Но были не только павшие в Можайске и Бородино, были также выздоравливающие раненые; сколько-то их император находит в том самом Колоцком монастыре, с колокольни

которого он оглядывал до горизонта поле сражения на Москве-реке. Его сердце обливается кровью при мысли их бросить, и он приказывает, чтобы каждая повозка взяла одного из наших компатриотов; начинает со своих повозок и дает задание своим медикам, Рибу и Лерминье, в пути заботиться о них в только что импровизированном им конвое.

Месье де Бово - молодой лейтенант карабинеров, после свежей ампутации, был в числе подобранных раненных. Он отступал в ландо императора [4-местной карете с откидным верхом]. Ларри отмечает этот факт в своих «Мемуарах».

«В полевых госпиталях, что мы развернули близ Колоцкого аббатства, - говорит он, - находились еще русские офицеры, которым мы оказали помощь после битвы. Они излечивались от ран. Некоторые пришли попрощаться со мной, выразить мне свою признательность. Я оставил им денег, чтобы они в ожидании прихода своих компатриотов раздобыли себе, через проезжих евреев, вещи первой необходимости, в то же время поручил им больных, которых мы оставляем. Уверен, что эти офицеры их защитят».

Если могилы что-то слышат в своей глубине, то проезд императора и эхо обожаемого голоса были последним шумом, который заставил вздрогнуть храбрецов; сон их слишком глубок, шаг нескольких редких паломников, что посещают поле сражения, слишком легок, чтобы потревожить их спустя 50 лет.

В 1839 году император Николай устроил великое ревю и привлек 180 тысяч человек воспроизвести битву на Москве-реке.

Вечером 9 августа, в пять часов, мы выехали в Москву, куда вернулись на следующий день в такое же время. Я нашел Нарышкина немного чем-то поглощенным; он узнал в наше отсутствие, что одна из его деревень, Doromilov [Дорогомилово?], сгорела. В пепел обратились 250 домов. Огонь по мосту переправился через реку и, гонимый ветром, охватил пожаром другую деревню.

У него земли повсюду, дома повсюду - в Москве, Елпатьево [206] , Казани. Что знаю я? Он не знает счета ни своим деревням, ни своим крепостным; за всем следит его управляющий. Без того, чтобы в чем-то обвинять, можно предположить, что управляющий ворует у него по 100 тысяч франков в год.

206

Елпатьево - село в Переславль-Залесском уезде Владимирской губернии, ныне - деревня в Переславском районе Ярославской области.

Его дом - заповедник беззаботности, апофеоз беспорядка. Однажды Женни изъявила желание поесть ананасов. Он приказал их купить. Я видел, как прошел мужик с охапкой чудесных ананасов, срезанных у основания. Мужик исчез в районе уборной. Очевидно, я был единственным, кто это заметил, так как прошло 7-8 дней, но ни один ананас не появился на столе.

– Ладно, - говорю я как-то, когда Нарышкин посетовал на свой десерт, - а твои ананасы?

– Правда, - говорит он, - я их просил.

– И тебе их принесли; только забыли тебе их сервировать; возможно, в доме есть некто, кто их не любит.

Он велел позвать всех слуг, от повара Кутайсова [перед этим повар фигурировал под фамилией Кутузов] до кучера Кормушки; никто не видел ананасов, никто не понимал, о чем мы тщимся сказать.

– Пойдем их искать сами, - говорю Женни.

И мы приступили к следствию. Нашли ананасы в углу небольшого подвала, спустившись по лестнице, где держат дичь и мясо из лавки. Было их сорок. Если ценить по 20 франков за штуку, то - на 200 рублей.

Закрепленному за домом охотнику было поручено поставлять дичь к столу; дичь поступала, не знаю, из какого владения, и уверен, что Нарышкин на сей счет знал не больше меня. Все восемь дней охотник приносил корзины, полные диких уток, бекасов и зайцев. Не следи мы, Женни и я, чтобы вся или в меньшем количестве дичь была роздана в виде подарков, три четверти ее пропадало бы. Однажды охотник пришел в сопровождении очень хорошей борзой.