Из поэзии 20-х годов

Коллектив авторов

1917

Николай Панов

Агитатор

Всё тот же очерк той же кепки — И в летний день и к декабрю… Солдатский френч, простой и крепкий, И бахрома потертых брюк. И красноречья три карата, И веры в дело сто карат. Так зарождается оратор — Коммунистический Марат. Пусть не изжиты злость и ропот! Его душа всегда емка Для резолюций Агитпропа И для наказов из МК. Плывите в прошлое, недели! Сгорайте, вспыхнув, вечера! Оратор дней своих не делит На нынче, завтра и вчера. Вот утро — в дебрях книжной глуби. Вот день — езды, собраний, встреч. Вот вечера — в районном клубе Всегда продуманная речь. Снег. Месяц серебристорогий. Плакаты. Освещенный зал. И он придет — родной и строгий, Прищурив сквозь очки глаза. И, фраз корявых не отделав, Расскажет, прост и величав, Про назначенье женотделов И про здоровье Ильича. И, на записки отвечая, Платком стирая пот с лица, Проглотит полстакана чая, Сося огрызок леденца. Здесь тают дни, уходят даты. Здесь вдохновенье, свет и пот. Здесь выполняет агитатор Труднейшую из всех работ.

1923

Председатель

завкома

Опишут все историки в очках, И внуки наших правнуков заучат: «Рабкрин… Ячейка… Ликбезграм… чека… Кредитованье… Школы фабзавуча…» Года труда, ученья и борьбы, Борьбы за счастье в новом, светлом веке… И кто-нибудь прочтет простую быль О незаметном, скромном человеке. Был истопник. Сжигал у топок дни. Окопы… Митинги… Опять окопы… И вот он вновь — бессменный истопник Рабочих мыслей раскаленных топок. Такая жизнь — для крепкого нутра. Нет перерыва в этакой работе: Не знать покоя с самого утра, Во все входя и обо всем заботясь. Он всем помощник. Всюду нужен он — Во всех цехах огромного завода, Пока стенных часов протяжный звон Не возвестит конец труда и отдых. Спешит в черед… Вниманье изощрив, Сидит в столовке, наспех пообедав. Страницы «Правды»… Бледно-серый шрифт… «Разруха… Фронт… Еще одна победа…» Нельзя глаза от строчек оторвать, Но бьется мысль (все призрачней и тише), Что где-то дома мягкая кровать, Жена и двое худеньких детишек… Сдави усталость длительным зевком! Из сердца вырви искушенья жало! Тебя зовет прокуренный завком С десятками докладов, просьб и жалоб… Пусть знают все: Невежества кору Сорвала со всего земного шара Вот эта пара заскорузлых рук, Коричневых от угольного жара. Пусть каждый, кто с историей знаком, Задержит мысль на той священной дате, Когда был создан первый фабзавком И первого завкома председатель!

1925

Сны Михаила Сизова

Нависшая сверху полночная мгла, Склоняется ниже и ниже. Зеленая лампа над гладью стола, Над грудой тетрадей и книжек. Над грудой тетрадей и трепаных книг, Над россыпью трудной науки, Усталый хозяин сутуло поник, Склоняясь на жесткие руки. …Зеленая лампа над гладью стола Из мглы вырывает церквей купола, Покатые крыши, густые сады, Плетни и лавчонки одной высоты, А дальше — плотина, реки полоса, Подорванный мост, дымовые леса. Солдат революции гол и разут. Вода в сапогах, под лохмотьями — зуд, Поднимешься — пуля зацепит. По глинистым лужам скользят и ползут, По глинистым лужам, густым, как мазут, Красноармейские цепи. Залегшие в городе, Из-за реки В упор наступающих бьют беляки. Шрапнельные кроют грома их, а ил Теченьем на сваи намыт там, Где красноармеец Сизов Михаил Карабкается с динамитом. «Военный резон беспощадно прост: Чтоб водную глубь не пройти нам, Белогвардейцы обрушили мост, Мной взорвана будет плотина. Мы вброд перейдем, мы ударим с низов… Кончай свое дело, товарищ Сизов!» Усталость тупая сжимает глаза… Сизов запалил, отступает назад. Язык шерстяной, небосвод жестяной, И взрыв ударяет горячей стеной. …Зеленая лампа, В тумане катясь, Внизу озаряет канавы и грязь, Покатые крыши, густые сады, Плетни и лавчонки одной высоты И выше, под куполом с алым платком, Недавнюю вывеску «Уисполком». У медного леса, в долине реки, Где глина, туман, буераки, Белеют — приземисты и широки — Строительные бараки. Раскинув быки, увеличив рост, Опять — где болотная тина — Повис над рекой металлический мост И строится вновь плотина. Строители мокнут в ночной реке, Скользят по крутому спуску… Немеет спина… В напряженной руке Измученный бьется мускул… И вот, откликаясь на чей-то зов, Худой, белокурый, длинный, Студент-практикант Михаил Сизов Шагает болотной глиной. Впрягается он, напрягается он, И смутной стеной надвигается сон. …Зеленая лампа, Блестя с высоты, Внизу озаряет мосты и сады. Сады над пролетом воздушных зыбей, Мосты — будто звенья бетонных цепей, И в блеске дорог, уходящих вдаль, Гранит полированный, стройная сталь. Железобетонный завод-исполин Вознесся в просторе цветущих долин. Он ширится, город огромный. Здесь труд победивший, стальной рукой Поставил над вздыбившейся рекой Электростанции, домны. В стеклянной кабине сидит в тишине Товарищ Сизов — Молодой инженер. Строитель стальных и бетонных лесов, Конструктор железных нервов. Сидит за работой товарищ Сизов, Способнейший из инженеров. Он кнопку нажмет — и задуют, рыча, Порывы электроветра. Скомандует — тысячесильный рычаг Гранитные взроет недра. Таким фантастическим и родным, Не знавшим вражеских орд, В садах и бульварах, Встает перед ним Социалистический город. Он в небо вонзается, как скала, Усильями дружных ратей… Зеленая лампа над гладью стола, Над россыпью книг и тетрадей. Сизов поднимается, свет погасив. Студент, от ученья усталый, Глядит как за окнами, свеж и красив, Рассвет разгорается алый. Он плавится — яркий, как будущий век, Весь мир переплавит он скоро. Товарищ Сизов! За десятками рек Скрывается будущий город… Ты новых веков набегающий вал, — Все ярче пылать и гореть им! В двадцатом году ты плотину взрывал, Ты строил ее в двадцать третьем! Работа растет. Перед нами опять Столетние чащи ложатся. За каждый участок, за каждую пядь Должны мы с врагами сражаться. Сражаться с врагами, мечты отогнав, Учитывать годы и миги… Сизов Михаил отошел от окна И сел за раскрытые книги.

1926

Дмитрий Петровский

Расстрел лейтенанта Шмидта

Есть на Черном жуткий остров Березань, Оковала его моря бирюза. Око вала поглядело и назад, Потемневшее, хотело убежать. Но туман, опережая, задрожал, Дрожь и слезы синю валу передал: «Ты хотела, ты просила, моря даль, Показать тебе казнимого в глаза?» Снялся стаей серых чаек злой туман. День сказал ему: «Гляди теперь туда, Где за далью прогремела даль дрожа: Там стоят четыре мачты мятежа…» Не гремит барабан ему в спину, Не звенят поясные кандалы,— На расстрел на рассвете выводили: Залп за залпом замер за морем вдали… Залп за залпом простучали и опять Повторились где-то в море миль за пять. Иль могилу волнам на море копать Стала бухта, как могила глубока. Чтобы век над нею плакать морякам, Облака теперь в глаза тебе летят! Облака глаза в слезах обледенят Над могилою твоею, лейтенант… Градом грохнет ряд зарядов раз-за-раз, Барабаня: «Где вы взяли тот наряд?» Зарядили, отступили шаг назад, Скулы сжали — ничего не говорят… Вот

уж солнце побежало по столбам, Поспешало на пальбу не опоздать, Злой туман ему ресницы застилал, Горю с морем распрощаться не давал. Свежий ветер гнал на море вал на вал И сорочку, словно парус, надувал. Взмаха ждал он, моря запахом дышал, — Запах моря буйну душу волновал. Скоро, скоро там лопаты отзвенят, И сольется с бурей на море душа, С неба канет в море ранняя звезда — И не встанет лейтенант уж никогда. Даже волны повязали алый бант, Даже волны волновались за тебя, Даже волны заливали берега, Даже волны в Черном звали тебя «брат!» «Где вождь бури? Или умер ты за нас, Красногрудый черноморский лейтенант?..» Каждой полночью вздымаются моря, Над пучиною качая якоря. «Подо мною, — отвечает Березань, — Сквозь песок горят расстрелянных глаза, Ночью в море за звездой летит звезда, Ясных глаз им не посмели завязать…» А в потемках шел «Потемкин» на Дунай, Залпов слава за Дунаем отдана, И за залпом откатился алый вал, Лавой бросив синегубых запевал. И теперь не разыскать, не рассказать: Был привязан за столбами лейтенант. Сто солдат столбы срубали и ушли, И на острове не стало ни души. Он положен, по-морскому, под брезент, Чтоб песок морской очей бы не сгрызал, И «Очаков» выплывает по ночам, Чтоб в могиле лейтенант о нем молчал. Он молчит: не воскресают люди вновь. Смерть легла кольцом полярных красных льдов. И в арктическом затворе тихо спит Черным морем откомандовавший Шмидт.

1925

Елизавета Полонская

Тысяча девятьсот девятнадцатый

«Тревога!» — Взывает труба. В морозной ночи завыванием гулким Несется призыв по глухим переулкам, По улицам снежным, По невским гранитам, По плитам Прибрежным… «Тревога! Тревога! Враг близок! Вставайте! Враги у порога! Враг впустит огонь в ваши темные домы… Ваш город, он вспыхнет, как связка соломы. К заставам! К заставам!» Но город рабочий В голодной дремоте Лежит оглушенный Усталостью ночи, — Ведь долго еще до рассвета. Гудок не обманет: К работе гудок позовет, И к работе Он встанет… Ведь долго еще до рассвета. А враг уже близок, Враги у порога… «Тревога!» Как эхо, Как цепь часовых придорожных, Гудки Загудели гуденьем тревожным: «Не спите! Вставайте! Вставайте! Не спите! К работе! К винтовке! К защите! Не спите! Враг близок, Не спите! Враги у порога! Вас много. Вас много. Вас много. Вас много. Вставайте! Не спите! Вас много! Вас ждут! Вы рано заснули, Не кончился труд. Идите! Идите! Идите!» — Идут… Наверх из подвалов! На двор, чердаки! По лестницам черным Стучат башмаки. По лестницам узким Винтовкой стуча, Оправить ремень На ходу у плеча. «К заставам! К заставам!» И в хмурые лица зарницами бьет Над Пулковым грозно пылающий свод.

1920

«Не странно ли, что мы забудем все…»

Не странно ли, что мы забудем все: Застывшее ведро с водою ледяной, И скользкую панель, и взгляд Украдкою на хлеб чужой и черствый. Так женщина, целуя круглый лобик Ребенка, плоть свою, не скажет, не припомнит, Как надрывалась в напряженье страшном, В мучительных усилиях рожденья. Но грустно мне, что мы утратим цену Друзьям смиренным, преданным, безгласным: Березовым поленьям, горсти соли, Кувшину с молоком и небогатым Плодам земли, убогой и суровой. И посмеется внучка над старухой, И головой лукаво покачает, Заметив, как заботливо и важно Рука сухая прячет корку хлеба.

1924

Михаил Праскунин

Праздник

Сброшен хлам с могучих плеч, Бодро смотрит в степи око… С шумом вешнего потока Спорит радостная речь. Сброшен хлам с могучих плеч. Гроб пророков ныне пуст, — В прах разбит у входа камень… Не погас под спудом пламень Палачом сомкнутых уст, — Гроб пророков ныне пуст. Ткань зари — у всех наряд, Крепче меди грудь и чресла… Если Русь от сна воскресла, — Будет пир у ней богат. Ткань зари у всех наряд. Приходите все, кто юн, К нам на праздник, — хватит браги Мы теперь цари и маги Хмельных песен, звонких струн, — Приходите все, кто юн!

Антон Пришелец

Мы победим

Мы победим, — Ни капли колебаний! Мы победим, — Вся сила только в нас! Уже встает над мировым страданьем Великий день в предутреннем тумане. Его прихода — Близок, близок час! Мы победим! Сыны труда и воли, Ведь только мы способны побеждать, Чья грудь и руки — В ранах и мозолях, Кто перенес цепей и пытки боли, Кто гордо шел за волю умирать. Смелей же в бой! Лучи свободы юной Пусть опьянят отвагою сердца. Заря зажглась! В бою, под град чугунный, Мы выкуем Всемирную Коммуну, Где будет мир и счастье без конца! Мы победим! Ни капли колебаний, Мы победим, — Вся сила только в нас!.. Они бегут, под гул и рев восстаний. Вперед! Победы, верьте, близок час!

1918

Интеллигенту

Мой друг, какое горе? Покинем ветхий дом: Навстречу юным зорям Пойдем! Ты слышишь Звон набата? Он нас с тобой зовет В семью родного брата — В народ. Пойдем. От мглы ненастья Так радостно идти И петь о близком счастье В пути. Во мгле передрассветной, На наш призывный звук, Раздастся звук ответный, Мой друг. Пойдем же, С бодрым взором И с верой в наш народ — Навстречу юным зорям, Вперед!

1918

Павел Радимов

Ильич на Клязьме

На Клязьме под ветлой тенистою Ильич Удит у мостика, а день весь голубой. На ближнем берегу, как будто бы на клич, С окрестности народ сбирается гурьбой. Ко всяким новостям все молодухи слабы, Из них и побойчей тогда нашлися бабы. Покоя не дадут они тут рыбаку, У каждой что-нибудь на сердце наболело. Ильич же отдых дал, должно быть, поплавку, Молодка говорит теперь совсем уж смело. А ветер ласково к воде гнет осок'y, Лицо у Ильича улыбкой заблестело. Он позабыл улов, он позабыл реку, С народом говорит он про любое дело.