Из шотландской поэзии XVI-XIX вв. (антология)

Бёрнс Роберт

LXIII. Поэт заверяет, что не им сочинена рифмованная хула на эдинбургских девиц^{*}

Кто у змеи заимствовал язык? Чья зависть излила зловонный яд? Какой безмозглый, беспардонный бык Бодать безвинных, безупречных рад? Тебе, как видно, дьявол — друг и брат! Ужели он вручил тебе стило? Скотина! Ты гнуснее во сто крат Всех извергов, что возлюбили зло! О, ты горазд на мерзости зело — Но позабыл о неизбежной мзде! Ужо заткну клинком тебе хайло — Лишь извести: когда сойтись, и где! Ты нежных дев порочил, стихоблуд, А мне — страдать за твой паскудный труд?

Король Иаков I Стюарт (?)

(1566–1625)

Празднество в Пиблзе^{*}

Приходит первый майский день — И в Пиблз течет народ Из городков и деревень Резвиться, что ни год. Одежду новую надень — И, с песнею, — вперед! Плясать не лень, и петь не лень — И выпить в свой черед! Весь Пиблз Гремит, гудит, поет! Все девки, вставшие чем свет, — Пораньше петуха! — Кричат, хлопочут — спасу нет. «Хи-хи! — визжат, — ха-ха!». Там чистят брошку и браслет, Здесь гладят вороха Одежек… Суета сует! И вздор, и чепуха, И чушь… А Пиблз гудит, поет! Вот Мэг, царевна местных краль, Оделась в тюль и газ. Дружок-поклонник молит: «Шаль Накинь! Продрогнешь враз! Ты хоть поела? Ох, едва ль…» Но был недолгим сказ — Рыкнула Мэг: «Твоя ль печаль? Утихни, свинопас! — Ша! Уж Пиблз гудит, поет!» Сказала Мэг, умерив жар: «Ох, я лицом черна… Проклятый летошний загар! — И всхлипнула она: — Богач любой, и млад и стар, Процедит: „Грош цена Вам, обитателям хибар! Где щечек белизна?“ Увы! А Пиблз гудит, поет!» Здесь жители окрестных мест, Крестьяне и купцы — Галдят, снуют, едят и пьют Шотландцы-удальцы. Гуляет люд. Волынки гуд, И дряхлой скрипки визг… Ликует всяк — но забияк Немало, пьяных вдрызг — Ой-ой! Что

ж, Пиблз гудит, поет! Любовной жаждущий игры, Шныряет баловник. Он из березовой коры Себе сварганил шлык, И девушек зовет: «Со мной Пойдемте напрямик В соседний бор — и под сосной…» О, сколь же груб язык Хмельной! А Пиблз гудит, поет! Он обнял сразу двух девиц. Одна вскричала: «Брось! И грубиянов, и тупиц Я вижу враз — насквозь!» Другая хмыкнула: «Дикарь! Пойдем: не съешь, авось. Досадно: ловится пескарь, Да не клюет лосось. Тьфу!» А Пиблз гудит, поет! Тут первая, задрав подол, Явила голый зад: Получше сыщем парня, мол! Глядь! Вот он: весел, млад, Красив, как бог, могуч, как вол, — Не парень, сущий клад! — И разом весь квартет побрел Слоняться наугад: Гульнем! А Пиблз гудит, поет! Они шагали вчетвером До городских ворот; Хлебали джин, хлестали ром — И тешился народ: «Ой, дуры-девки! Не добром Вы кончите вот-вот! А после — стыд вам и сором! — Надуется живот, Как тыква!» Ух, Пиблз гудит, орет! Смекнули девки, что верней Отправиться в трактир Ближайший, и за счет парней Себе устроить пир — Поесть, попить и поплясать Подале от задир. «Кабатчица! Родная мать! Скорей вино и сыр Тащи!» Весь Пиблз гудит, поет! Кривятся девки: «Экий чад! Какая грязь и вонь!» Им завсегдатаи кричат: «Хлебало засупонь!» А парни рады: сунешь грош Хозяюшке в ладонь — И вволю пьешь, и жрешь, и ржешь, Как очумелый конь! Приволье… Ух, Пиблз гудит, орет! Наклюкались. Ведут подсчет: «Пол-шиллинга…» — «Шалишь!» — «Два шиллинга…» — «Заткни свой рот!» — «Уймись! Умолкни! Кыш!» — «Ты гнусный мот!» — «Зато не жмот…» — «Пол-шиллинга? Нет, шиш! Убью! Ты крепкий обормот — Я тоже не малыш! Заткнись!» Ох, Пиблз гудит, орет! «Осел! Несмысленная тварь!» — «А ты болван! Щенок!» — «Ударю, сволочь!» — «Так ударь!» И вот — сверкнул клинок. Народ смутился: «Что за блажь? Какой в раздоре прок? Ты наш кабак, дружок, уважь, И поостынь чуток — Уймись!» А Пиблз гудит, поет! Покуда кровь не пролилась — Подъем! — и вон! — и в путь! Но Гильберт рухнул прямо в грязь — И вздумал прикорнуть. В грязи — покой, в грязи — уют! И храп раздался вмиг. А близ пивной вовсю блюют Штук тридцать забулдыг: Лафа!.. Что ж, Пиблз гудит, орет. Рыботорговец молвит зло: «Уйму их руготню!» Сам пьян зело, берет седло И к своему коню Спешит, свиреп, как людоед: «Ужо их разгоню!» Жена бежит ему вослед, Честит его родню И предков. А Пиблз гудит, поет! «В атаку поскачу верхом! Подтянем стремена…» — «Ступай домой, треклятый хам! — Орет в ответ жена: — Домой, злопакостный лошак! Домой, безмозглый мул!» Подпруга лопнула. Дурак Лишь пятками взбрыкнул, Упав. А Пиблз гудит, поет! «Не лезь в седло! Ты пьян зело! Вставай же, остолоп! Вставай, немытое мурло, Вставай, дубовый лоб!» Торговец гаркнул: «Прочь! Убью…» — «Ах, чтоб тебя и чтоб!.. Не суйся в драку, мать твою, Задиристый холоп! — Цыц!» А Пиблз гудит, поет! Жена бушует: «Ишь, герой, Искатель пьяных ссор! Эк, рыцарь! Дуй тебя горой, Болван и бузотер! В седло, скотина, прыгать лих — Да сваливаться скор! А ну, домой!» — Торгаш притих, И смолк семейный спор. А Пиблз Гудит, гремит, орет! Умен был тот, кто, выпив, дрых: Во избежанье драк В колодки сразу семерых Забили забияк. И Джон, заплечных мастер дел, Каравший бедолаг, С улыбкой радостной вертел Толстеннейший рычаг Колодок. А Пиблз гудит, поет!.. Вот Вилли, мельник молодой. Какой у парня бас! «Волынщик — жарь, волынщик — дуй! Пора пускаться в пляс! Потешь задорною дудой На славу нынче нас!» И Вилли черной бородой Внушительно потряс: «А ну!» А Пиблз гудит, поет! И все отправились гуртом На загородный луг: Сперва спляши — и спой потом, Коль на ухо не туг! О, сколь забав, и сколь утех У горожан с утра! Не гаснет гам, не молкнет смех — Но, право, знать пора И честь… А Пиблз гудит, поет! Вовсю клокочет кутерьма — И всем она мила! Глянь: Тибби к мельнику сама Игриво подошла: «Стоймя сплясали — что ж, теперь И лежа спляшем — во! Мой дом — вон там; открыта дверь, А дома — никого, Ей-ей!» Что ж, Пиблз гудит, поет! Волынщик молвит: «Задарма Играю — срам и грех! Прямой убыток! Тьфу! Чума На вас, пройдох, на всех! Гоните пенса полтора — Иль прохудится мех: В нем обнаружится дыра Величиной с орех — Клянусь!» А Пиблз гудит, поет! Но вот веселье улеглось, Утихли шум и гам… Негоже парню с девкой врозь Пускаться по домам! Алисе прошептал Уот, Бесхитростен и прям: «Пойдем — всю ночку напролет Очей сомкнуть не дам, Голубка!» Уже стихает Пиблз. Шипит Алиса: «Прочь пошел! Нет: харя, точно блин, — А похотлив-то, как козел, Спесив, что твой павлин! Ты гол, мерзавец, как сокол! Скотина, сукин сын! Да ты…» И загремел глагол, Обидный для мужчин — Фу! Но умолкает Пиблз. Давно истлел уже закат, Уже сгустилась ночь — И всяк угомониться рад, И всяк уснуть непрочь. Но будет нам гулять не лень, Когда минует год — И с шумом, в первый майский день, Стечется в Пиблз народ.

Аллан Рамзей (Рэмси)

(1686–1758)

Элегия на кончину Джона Купера, церковного старосты. Anno 1714

Гудит молва, несется слух: Джон испустил зловонный дух! Он кукарекал, как петух, — И вот-те на: Ему, грозе окрестных шлюх^{*}, Пришла хана! По-своему он был хорош — Да въедлив, точно клоп иль вошь: Он за распутство иль дебош Взимал сполна: Вынь да положь последний грош, Не то — хана! Как волк нещаден, туп как вол, На шлюх сей муж охоту вел! И помирал отнюдь не гол: Его мошна Вмещала не один обол! И вот — хана… И неказист, и невелик Был приснопамятный старик — Но, видя сей суровый лик, Сам сатана, Я мыслю, обмер бы и сник, Решив: «Хана…» Куда убрался? В рай, иль в ад? Но, право, не придет назад. И родственник, поживе рад, Готов хватать Наследство — долгожданный клад, — Как подлый тать! Фи, Смерть! Зачем тобой ведом Бедняга Джон в дубовый дом? Гасил он — с тягостным трудом! — Раздор и свару, Смирял разгул, сметал содом, Пророчил кару! Безжалостно врывался Джон Во всяк бордель, во всяк притон — И грешных перечень имен В башке хранил. Презренных шлюх повинный стон Был Джону мил! Порою шпагу иль кинжал Хмельной распутник обнажал — Но Джон в узде врага держал, Немилосерд! — О, перед старостой дрожал И смерд, и лэрд! А протрезвеет сукин кот — И к Джону каяться идет: Мол, я обидел вас — и вот, Воздам стократ… И взятку старосте кладет, Кляня разврат. Но девок — весь дневной улов! — Джон отсылал без долгих слов Под сумрачный тюремный кров: Мол, посиди! Стоял всеместно вой и рев: Мол, пощади! А нынче в городе у нас — Гульба, попойка, перепляс: Во всякий день, во всякий час Мы пьем до дна! Джон Купер гигнулся, угас, Ему — хана! О Смерть! Ужель твоя коса Взнесла мерзавца в Небеса — Двуногого цепного пса, Царя пройдох?.. Но верю, верю в чудеса: Джон Купер сдох!

Постскриптум

Во страхе закрываю рот: Из-под земли покойник ход Наружу вырыл, точно крот! Везде гласят: Видал покойника народ Раз пятьдесят! Неугомонный царь пролаз Гнусит, червив и черномаз: «Простите, ибо грешен аз…» О, как наружу Прополз мертвец? Увидишь — враз Напустишь лужу! Но мир усопшему, не меч! Чтоб не было подобных встреч, Священник да услышит речь Бедняги Джона^{*} И молвит: «Сын мой! Время лечь В земное лоно!»

Вильям Крич

(1745–1815)

Некоему господину, сетовавшему на то, что потерял старые карманные часы

К чему же огорченный вид? Зачем же раздражаться тут? Не сетуй: время прочь летит — Часы, как должно, прочь бегут.

Отменно тощему и телесно слабому автору, сочинившему архипустейший трактат

Где же, где он, источник моих вдохновений? — И талант удивляется часто, и гений. Ты же в собственном облике черпаешь мощь: Твой никчемный трактат и бессилен, и тощ.

Залог блаженства

Пройди, пересеки весь круг земной Вослед за ветром вольным, иль волной — О! Все под солнцем здешним суета! В конце пути — могильная плита. Гляди: алтынник деньги бережет, И родиной торгует патриот; И всяк чиновник истовый готов Пасть жертвой государственных трудов! В прекраснейшем фиале — страшный яд: Иной влюбленный удавиться рад! Иных манит научная стезя — Да ничего на ней познать нельзя. О, где оно, блаженство, смертный, где? Наш мир земной с блаженством во вражде! Ты в Небеса лазурные гляди — Блаженство — там, блаженство — впереди! Твой ум и дух от бедствий и тревог Лишь Бог избавит. Помни: только Бог!

Роберт Фергюссон

(1750–1774)

Добротное сукно

Коль ты пополнить был бы рад Людей великих долгий ряд, За ум и труд не жди наград — Секрет

в ином: Добротнейшим живот и зад Одень сукном! О, ежели купил отрез Добротный, и в обновку влез, То вымахаешь до небес — Пускай ты гном: Добротным даден рост — и вес! — Тебе сукном. В кафтане из дешевой ткани Ты — ровня распоследней рвани, Предмет насмешек — или брани, — А чья вина? Не зря гогочут горожане: «Купи сукна!» Развязный брадобрей в субботу Кончает поскорей работу: Трудился до седьмого поту Цирюльник, — но Рядиться время обормоту Пришло в сукно! Гляди: грядет он, — прям и горд, Как родовитый, славный лорд, Чужих вовек не бривший морд, — Отколь сей форс? В сукно оделся юркий черт — Добротный ворс! В одежке бедной не моги К девицам направлять шаги — Напрасно стопчешь сапоги! Пуста мошна? Влезай хоть по уши в долги — Купи сукна! Коль скоро твой истерт камзол — Девичий голос груб и зол, И дева цедит: «Хам! Осел!» Шипит она: «Ишь, воздыхатель, — нищ и гол! Купи сукна!» В сукно одевшись, тот же час Предстанет принцем свинопас, И богословом — лоботряс. Мораль ясна: Будь кем захочешь, коль припас Кусок сукна! Родиться Ньютоном, Шекспиром — И дозволять в кафтане дырам Зиять — беда: ничьим кумиром Не стать — хана! Да, всем тебя освищут миром… Купи сукна.

Свежие устрицы

Счастливец, кто избавлен от забот,

Чей шелковый иль кожаный кошель

Не пуст, — и можно пить холодный эль,

И не грустить при виде свежих устриц.

Филлипс

Где б ни качал соленый вал Рыбачью шхуну либо ял, Где б ни влачил добычу трал Иль перемет, — Никто шотландских не знавал Богаче вод. Тунца, и сельди, и трески В них изобильны косяки; Угри отменно велики, — А уж макрели! И устриц лакомых садки — На всякой мели. Ликуй, береговой народ, Поскольку осень — у ворот, И Посейдон в столицу шлет Шотландцам дань, — И устриц полон всякий рот, Куда ни глянь. Теперь никто из объедал Не внемлет лекарю: бахвал, Ты, видно, публику считал Безмозглой дурой? Разбейся вдребезги фиал С твоей микстурой! Сюда, понурый хворый люд, Тут свежих устриц подают! Они врачуют в пять минут — Любой порой! — Зубную боль, мигрень, и зуд, И геморрой! Пропойца, гей! Тряхни копилкой! Ты, обессиленный бутылкой, Цепляй-ка свежих устриц вилкой На радость глотке — И не страдай от страсти пылкой К вину и водке! Когда гремит над головой, И хлещет влагой дождевой, Когда вздымается прибой, И ветер свеж, Займи в трактире столик свой — И устриц ешь! Когда купцу в урочный час Придет пора замкнуть лабаз, Вечерний звон торопит нас, Манит в кабак, Дабы во устричном погряз Обжорстве всяк. Бывало, меркнет Феб в окне, А я блаженствую вполне, Взыскуя истины в вине Пред очагом… Родным гнездом казался мне Питейный дом. Коль у глупца полно монет, Глупец являет приверед, И жрет изысканный паштет С довольной миной; А ты ешь устриц на обед — И суп куриный. И в Новой Гавани кутеж, И в Устричном Поселке тож: Сидит попарно молодежь В любом трактире — И устриц отворяет нож Крупнейших в мире! О, здешний люд весьма неглуп (Хоть неучтив подчас и груб, И сдачу пробует на зуб!) — Он хлещет виски И устричный хлебает суп Из полной миски! И если пива льются реки, Глотайте устриц, человеки, Дабы не тяжелели веки! И — шиллинг на кон, Что вас не перепьют вовеки Ни поп, ни дьякон!

К моим ветхим порткам

Ступайте прочь… Прощайте, — хоть Вы знатно грели кровь и плоть Мою — прощайте… Мы, бедняги — Певцы, маратели бумаги, — Таскаем рвань, доколе вслед Не засвистит шутник сосед, Покуда с горем пополам Заплаты сокрывают срам, Покуда стужа сквозь прорехи Не донимает без помехи. Не так ли чахнущий больной Не поспешает в мир иной И бочками лекарства пьет — Авось, протянет лишний год? Но, как спасаться ни горазд, — А все едино, дуба даст. Мне внятен ваш немой упрек; Отлично помню, кто берег И защищал мой бедный зад В мороз и вьюгу, в дождь и град. Увы! — неблагодарны барды, И вылететь в окно мансарды Моим порткам пришла пора: Ни золота, ни серебра Не вверишь столь худым карманам В отрепье, столь безбожно драном. А ежели в кармане грош, Иль вовсе на аркане вошь (Поэты нищи искони) — Терять последнее? Ни-ни! Портки! таков уж белый свет, — И вам ли горше всех? О нет: Мы любим друга, если тот Поит вином и в долг дает; А деньги у него иссякли — И вышел дружбе срок. Не так ли? Но, если человек не шваль, Ему друзей злосчастных жаль, — И мне вас жаль. Надевши вас, Я подымался на Парнас! Но мыслит Муза, что во вред Нам изобилие монет, — А мы без них угрюмы, злобны, Понуры, неблагоутробны: Коль скоро нет житейских благ, То в каждом ближнем зрится враг. Видали вы, как мой бокал В руке недрогнувшей сверкал, И лик мой счастлив был и свеж — И сколь светло мечталось прежь! Мечты погибли — все подряд, Как маргаритки в зимний хлад… Эх, нет умелого портняжки, А поврежденья ваши тяжки! Вы долгие служили годы И не внимали крику моды, Но — времени vicissitudo… Вы одряхлели. Верю: худо К последней близиться секунде. Увы! Sic transit gloria mundi! Спешите к некой лютой дуре, Чей голос родствен реву бури, — Вы подошли бы ей вполне, Мужеподобнейшей жене! Стыжусь открыто вас таскать я, — Так скройтесь под подолом платья, Чтоб ощутить объем и вес Вельми упитанных телес! А коль дождусь иных времен И окажусь обогащен, И задеру нескромный нос, Имея денег целый воз, — Пусть мне предстанет призрак ваш! И укрощу хвастливый раж, И вспомню, по какой одежке Протягивал когда-то ножки. Так царь Филипп — я вспомнил ныне, — Пределы царской клал гордыне, Чтоб Македония нимало От спеси царской не страдала: Слугою состоял при нем Гнуснейший смерд, развратный гном — И дротом этого слуги Вправлялись царские мозги.

Крестьянский очаг

Et multo in primis hilarans conviuia Baccho

Ante focum, si frigus erit, (si messis, in umbra,

Vina novum fundam calathis Ariusia nectar)

Virg. Buc.

Прежде всего оживлять пиры наши Вакхом обильным

Буду, зимой у огня, а летом под тенью древесной,

Буду я лить молодое вино, Ареусии нектар.

Вергилий. Буколики Перевод С. Шервинского [2]

Когда под вечер меркнет небосвод, Когда усталый в хлев шагает вол, Когда цепы кончают обмолот, И прерывает мельница помол, — О как, свершив урочный зимний труд, И позабывши зимний лютый хлад, Сельчане создают себе уют Среди забав домашних и услад? Начни, о Муза, петь на сельский лад! Поленницу на земляном горбу Укутали от снега и ветров; И ух, как будет весело в трубу Гудеть огонь сухих дубовых дров! Хозяин, воротясь, глядит кругом — И забывает, что пришла зима, И люб ему родной и чистый дом — Да, чистый дом, — хоть бедный, и весьма… А встречь идет хозяюшка сама. И после изнурительного дня Обильной муж потребует еды, И кружку эля выпьет у огня: Харчи худые — скверные труды! И груда пышек источает жар, А в масле пышки новые скворчат, И в чугунке горяч мясной навар, И слышен запах жареных курчат; И тянется к стропилам сытный чад. И здесь — ледащим неженкам урок: Работай от зари и до зари — И ешь нехитрый кус, идущий впрок! — И здрав извне пребудешь и внутри. Да, всякий день пребудешь бодр и прям! А ночью станешь спать, сурку сродни, — И шастать прекратишь по докторам: Ненадобны содеются они. А смерть придет — лишь свой преклонный век вини. Сколь подвигов, из пищи таковой Почерпав сил, вершил шотландский род! Бойцы дрались, рискуя головой, Весь день, покуда солнце не зайдет. Сколь туго мы натягивали лук! И нас никто не застигал врасплох: Датчане гибли от шотландских рук, Шотландский побеждал чертополох И римского орла — свидетель Бог! Семья поест, и примутся тогда Судачить — языки развяжет эль: Как прибывала полая вода — Она для здешних пагубна земель, — Каков хозяйству был от ней урон; И как за Дженни увивался Джок; Как принесла в подоле Марион, У коей был неведомый дружок… Чего не вспомнишь, в тесный сев кружок! А после, в наступившей тишине, Теснятся дети ближе к очагу: Проказники, насытившись вполне, Внимать готовы — ша, и ни гу-гу! — Рассказам бабкиным о старине, О ворожбе по сочетаньям звезд, О колдовстве полночном при луне, О навях, покидающих погост… И мнится, даже пес поджал мохнатый хвост! Вещает бабка: «Дьявол — он здоров Нечистый сброд науськивать на нас! Вишь, портят ведьмы нашенских коров, И в засухе злодейский винен сглаз…» Не смейтесь, о читатели! Скорбеть, Внимая бабке, нужно бы, ей-ей: Вы млады и насмешливы — но ведь Приблизитесь и вы к закату дней, — И дряхлость вас не сделает умней. Пусть одряхлела бабка — все равно Она еще не из последних прях: По вечерам жужжит веретено В старушечьих морщинистых руках. Садится бабка и за ткацкий стан; И, если внук на праздник приодет В самою бабкой скроенный кафтан, В очах ее лучится добрый свет. Да, нынче бабка есть, а завтра — нет… Ох, за день утомлен глава семьи! Легко ль работать в пору зимних стуж? И вдлинь своей излюбленой скамьи Уже хозяйкин растянулся муж. Но пес и кошки знают: их черед Вот-вот придет — получат смачный шмат, И лакомой похлебки всем нальет Хозяин, — ибо добр и тороват. Желать ли благ иных, иных наград? А после будут слушать батраки Наказ на завтра: как чинить забор, Как отвозить на мельницу мешки — Да чтоб не гнать коня во весь опор. Проверить, сколь исправно заперт хлев Хозяюшка поденщицам велит: Пеструшка не корова — чистый лев! Ну, чья скотина эдак вот шалит? Все брык да брык — подойник и пролит! А после — всех одолевает сон: Зевнули даже пес и котофей. Всяк честными трудами изнурен, И всех зовет в объятия Морфей. Коптит огарок, воткнутый в бутыль, И сонно головнями свищет печь… Заливши пламя и задув фитиль, Сельчане отправляются прилечь, Поспать — и встать заре грядущей встречь. Мир дому твоему, о честный друг, Кормилец добрый наш из года в год! Пускай же твой усердно пашет плуг, И сельский труд плоды свои дает В обилии — как ныне, так и впредь. Земля! оратаю твоих полей Здоровую подай вседневно снедь, И вволю пива пенного налей — Чтоб жить шотландцам все дружней и веселей!

2

Джон Драйден, английский переводчик Вергилия, изложил этот же отрывок следующим образом:

В два кубка искрометное вино, Что нам лозой Хиосскою дано, Волью — и вскоре мы увидим в кубках дно. И зимние мы скоротаем дни Близ очага, чтоб летом пить в тени. (Прим. переводчика)