Из старых записных книжек (1924-1947)
Шрифт:
– Может быть, вас не устраивает моя трактовка?
– Почему не устраивает? Устраивает.
– Так в чем же дело? Почему вы морщитесь?
– Ну, что вы, маэстро: почему да почему? Просто я не люблю музыку.
Рассказывал Шостакович.
* * *
Фанерный плакат на строительстве моста:
ТОВАРИЩ!
ЗАГНИ ТОРЧАЩИЙ ГВОЗДЬ
Трогает.
* * *
Были с Иринкой в Эрмитаже. Она там впервые. Вернулась, кинулась к тете:
– Тетя Шура! Тетя Шура! А мы с дядей Леней ходили старые
* * *
Московский вокзал. Пришел севастопольский поезд. На дворе ноябрь, люди в теплых пальто, кашне, галошах. И вдруг - необыкновенная пара: он в светло-сиреневом летнем костюме, без шляпы, она - в белом платье. В руках у нее детский трехколесный велосипед. Говорит встречающему ее пятилетнему сыну:
– На. Получи. Мама за своими тряпками не уследила, а уж твой велосипед сберегла.
Где-то под Лозовой эту милую супружескую пару обокрали.
* * *
Судят Машу Шувалову, журналистку из "Смены". Обвиняют ее в клевете. Она напечатала в газете статью "Остерегайтесь проходимцев" - в мою защиту.
Судья-женщина ведет опрос.
– Сколько лет?
– Тысяча девятьсот шестого года рождения.
– Семейное положение: замужем, одинокая?
– Сейчас одинокая.
– Беспартийная?
– Член группы сочувствующих.
Судья (секретарю):
– Беспартийная. (К Шуваловой.) Где работали в момент совершения преступления?
– В редакции газеты.
– После совершения преступления?
– Там же.
Покорно отвечает бедная Маша. "До совершения... после совершения". Покорно жду своей очереди и я - единственный свидетель защиты.
Между прочим, суд, разбиравший это дело три дня, оправдал Шувалову. Есть еще судьи в Ленинграде!
* * *
Тургенев как-то сказал, что русская народная поэзия не дает фигур трогательных любовников ("только какие-то там Танька с Ванькой"). Это верно. В русском эпосе не было Окассенов и Николлет{321}. Этим наш эпос сближается с античным. Можно этим утешиться.
* * *
Показывал Иринке (5 лет 8 месяцев) заводную лягушку. Потом говорю, что у меня есть настоящая, живая лягушка.
– Верно?!
– Глупая. Откуда же у меня здесь могут быть лягушки?
Подумала и говорит рассудительно:
– Правда, если бы ты в сырости бы жил, тогда были бы у тебя маленькие лягушечки. Правда?
* * *
Из какой глубокой, седой старины пришли к нам некоторые литературные штампы. Читаю "Эфиопику" Гелиодора Эмесского. Если не ошибаюсь, это первый европейский прозаический роман. Написан в III веке. И вдруг героиня:
"...сославшись на головную боль, вышла из покоев".
* * *
Но он же, описывая смущение влюбленного эфиопа, говорит:
"Румянец пробежал по его лицу, как огонь по саже".
До чего же здорово! Но ведь, возможно,
* * *
В поезде. Два мужика. Одному лет под пятьдесят, другой помоложе. Оба навеселе. У старшего - плотного, крепкошеего дяди - на ногах что-то вроде ночных туфель. Он говорит:
– Вот до чего дожили. В опорках хожу. Голенища были, да продал. Отличные голенища - тринадцать вершков, вот до этих пор. Суворов шил. Это мастер. Семнадцать рублей еще в мирное время платил.
Голоса:
– Семнадцать рублей! Это много.
– Да. А нынче одни голенища за шестьдесят рублей продал. Вот жисть! Лучше не надо.
Товарищ его - худощавый, беззубый (остались одни клыки), похож на цыгана или еврея. Краснолицый, с вытаращенными глазами.
Обнявшись, они поют - совсем как у Твардовского в "Муравии" - и про "Трансвааль, Трансвааль, страну мою", и про Ваньку-ключника...
Вспоминают прошлое. Старший (видно, из зажиточных, может быть раскулаченный) вспоминает, как он в японскую войну, будучи санитаром, спас офицера и получил Георгия. Младшему тоже хочется похвалиться подвигами. Он торопливо засучивает рукав:
– Видишь?
– Что видишь?
– А ну скажи: прямая рука или не прямая?
– Это ясно. Уклон имеется.
– Уклон! Во, гляди. Вот тут она, стерва, вошла, а тут вышла.
Он начинает рассказывать длинную историю о том, как его чуть не зарубили клинком.
– Это в германскую?
– спрашивает старший.
– Нет. Когда белых били.
– А!
Этот-то вряд ли воевал с белыми.
Обоим не терпится еще выпить, ждут не дождутся своей станции.
Опять поют. Вдруг, не сговариваясь, запевают:
– Спаси, го-о-осподи, люди тво-оя и благослови достояния твоя...
На словах "победы благоверному императору нашему" старший обрывает товарища, толкает его локтем в бок. Тот на ходу импровизирует:
– Побе-еды нашему прави-иительству...
Начинается спор, можно ли петь за правительство?
Старший уверяет, что можно.
– За временное правительство пели? Пели.
– Так это при Керенском.
– При Керенском.
– Так то были попы особенные.
Старший пристально смотрит на товарища.
– Давно тебя не видел. Похудел ты, брат.
– Похудеешь. Сижу на пище святого Антония, а работаю на двести семьдесят пять процентов.
Старший вдруг закусывает губу, закрывает руками лицо и глухо, навзрыд плачет.
1939
Персидская пословица:
"Вошел в баню - раздевайся".
* * *
– Вы мне голову не морочьте, я тоже пьяный.
* * *
Название фирмы (помещалась в Ленинграде, в Перинной линии): "ВОСТОРГ" (то есть Восточная торговля, по типу Мосторг, Облторг и тому подобное).