Из старых записных книжек (1924-1947)
Шрифт:
Мой сосед по палате Николай Афанасьевич Василенко. Родился в 1901 году в большом (8000 жителей) селе на Украине. Родители рано умерли. Имущество продали за 300 рублей. Назначили опекуна. Николай Афанасьевич учился в министерском училище. Брат - в ремесленной школе. Старший брат - в учительской семинарии в Крыму. Деньги лежали в банке. Революция. Кинулись в банк - денег нет.
Н.А. рано вступил в партию. Работал военруком. На город наступали махновцы. В городе человек семьдесят советских работников. Паника. Н.А. на колокольне - наблюдает. Видит,
– А ну, прячься. Становись сюда, пой.
Петь не стал, при нем наган и винтовка. Полез на чердак.
Лестницу псаломщик убрал.
– Сижу не шелохнусь, слышу, копыта цокают. Приподнял черепицу, смотрю, подъезжают к сторожке. Слышу, заходят в сторожку, говорят чего-то, ругаются. Ну, думаю, кончено. С жизнью, одним словом, прощаюсь. Думаю - буду стрелять. А последнюю пулю - сюда вот. Между прочим, трясет всего...
Потом все замерло. Н.А. просидел на чердаке пять часов. Позже выяснилось, что в село ворвался лишь небольшой махновский разъезд. Их отогнали...
* * *
Другой мой сосед по комнате - Иван Васильевич Р. Неисправимое животное, карьерист, циник, человек ни во что не верящий и ни о чем не думающий чисто. Охотник до баб. Тупица. Ему двадцать девять лет. Шесть лет в армии. Старшина, заведует вещевым складом. Женат. Двое детей.
– Два пацана, - сказал он мне, - одной четыре года, другой еще двух нет.
– Какие же, - я говорю, - пацаны. Обе девочки?
Смеется.
– А я их все равно всех пацанами зову.
В санатории обольщает подавальщиц и сиделок. Говорит об этом грязно и пасмурно.
Перед сном читает - одну и ту же книгу: "Кавказские поэмы" Лермонтова. Когда спрашиваешь, что он читает, - прищелкивает языком и говорит:
– Нет, здорово это!..
"Кавказские поэмы" читает уже 23 дня. Прочитав полстраницы, крепко засыпает.
Много поет. Песни какие-то дурацкие, слышанные им в госпитале, где он лежал на излечении (у него камни в почках).
На обеих руках - наколки, татуировка. Я спрашиваю, когда он сделал их.
– А-а, не говори! Ваккурат мне двенадцать лет было. По дурости сделал. А вот теперь не знаю, как быть, как их вывести. Ты не знаешь? Одна еще ничего, а вот на левой - прямо опасная.
– А что там?
Показывает:
– КИМ.
– Ну, так что же? Что тут опасного?
– Мало ли что в жизни случится. В плен попадешь или что... Так еще можно отвертеться, а тут, глядишь, под расстрел попадешь.
Симпатичный товарищ!..
* * *
Из песен Ивана Вас. Р.:
Падиспанчик - хорошенький танчик;
Его можно всегда станцевать...
И сразу же, перебивая себя, затягивает:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...
* * *
Оглушительно икает и говорит:
– Какая-то сволочь поминат.
* * *
Он же. Раз десять на дню:
– Так
* * *
Из автобиографических рассказов И.В. Соблазнил девушку. Обещал жениться.
"Дома она белье грязное спрятала, говорит: "Маме покажу, когда запишемся, у нас такой обычай".
На другое утро надо в загс идти. А мне на кой он ляд этот загс.
Я до гастронома дошел, печенья купил, конфеток хорошеньких, прихожу, говорю:
– У тебя метрическая выписка здесь есть?
– Нет.
– И у меня нет. А без метрической выписки не регистрируют.
Она - в слезы"...
Между прочим, говорит сильно окая. Он - нижегородец. Николай Афанасьевич, слушая его, морщится, слегка даже постанывает, как от зубной боли.
* * *
Рентгеновский кабинет в санатории. Над входом красный фонарь, когда он горит - вход в кабинет закрыт, там совершается таинство. Больные сидят в коридоре на лавочке, думают о своих язвах, спайках и тому подобном, вздыхают, робеют, не могут даже переговариваться... Наконец кого-нибудь вызывают. Он входит в темную комнату и первые две-три минуты ничего не видит, идет наугад, растопырив руки, - туда, где у красного абажура сидят за столом какие-то белые (вернее, розовые) халаты. Через пару минут он уже слегка освоился, уже сидит на клеенчатом диване и торопливо расстегивает пуговицы на рубашке.
Рентгенолог - полный, немолодой уже человек (почему-то думаешь, что он был в свое время полковым врачом) - записывает результаты очередного просвечивания. Записывает по памяти, каждую фразу отчетливо произносит вслух, а его помощник, молодой человек с изможденным лицом (тут вспоминаешь, что рентген убивает гормоны, делает молодых стариками), этот несчастный пишет под диктовку копию рентгенограммы. Свет - розовый, слабый, как в лаборатории фотолюбителя. Но - алхимики в белых халатах привыкли.
Раздетый до пояса очередной больной поднимается на маленький эшафотик, перелезает через какие-то железные штуки и оказывается в огромной металлической кассете. Не то гильотина, не то гектографический пресс. В руку ему молоденькая сестричка сует граненый стакан с белой густой кашей. Выключается свет. Стрекочет аппарат. Рентгенолог сидит, широко расставив ноги, на низеньком табурете - перед экраном, на котором появляются смутные очертания человеческого нутра.
Рука в резиновой перчатке подлезает под экран и впивается в живот больного.
– Току!
– кричит рентгенолог.
Что-то трещит, стрекот усиливается.
– Уменьшить! Току!
– покрикивает врач.
Очередные больные толпятся за его спиной.
– Пейте!
– приказывает рентгенолог.
– Пейте сразу, как водку.
Пить эту известковую густую гадость залпом, как водку, невозможно.
– Надуйте живот. Знаете, как у попа.
Это пояснение одно и то же, из раза в раз, от больного к больному.
Больной не может надуть живота, он его инстинктивно вбирает. Рентгенолог кричит: