Из ворон в страусы и обратно

Яковлева Анна

На цыпочках, стараясь не наступить на скрипучую половицу в коридоре, Нилка шмыгнула в спальню.

О чем это бабуля?

У нее, Неонилы Кива, другое предназначение. Ни на что не отвлекаясь, она будет дарить радость людям: шить одежду и расписывать ее батиком – с любовью это плохо монтируется. Вообще, слово «мужчина» – это антоним слова «муза».

Из всех известных Нилке женщин только Каролина Эррера в каждом интервью рассыпается в благодарности супругу за все, чего добилась в жизни, но кто знает, что за этим кроется.

Захватив с собой настольную лампу, Нилка вернулась на веранду, села за столик и с нетерпением, от которого горели щеки и мелко покалывало ладони, взялась за кисточку.

Мысли постепенно пришли в согласие, на душе установился мир.

Для первого раза батик выходил вполне сносный.

Акварельный рисунок выйдет вообще потрясающим, воображала Нилка, накладывая мазки, – размытым, как мираж, и нежным, как поцелуй.

Поцелуй… Вот черт, привязалось слово….

– Красиво, – проговорил беззвучно нарисовавшийся Рене, и Нилка уловила сладкий запах еще не перегоревшей настойки.

Угол простыни украшала лилия, выполненная в технике Лин: был натуралистично выписан каждый лепесток, с тихими абрикосовыми тенями и полутенями.

– Представляешь, как это будет выглядеть на шелке?

– Очень красиво, – повторил Рене. – Ты закончила?

– Почти. – Нилка еще раз придирчиво осмотрела свой первый батик.

– Ты молодец, Ненила, я тобой горжусь, – подозрительным голосом проговорил Рене.

Мир и покой в Нилкиной душе лопнули, как мыльные пузыри. Как она может быть такой доверчивой дурой? А этот-то, этот… агент-провокатор… Подкрался, когда она меньше всего ждала, сладким голосом поет дифирамбы. А сам… Что он делает? Вот что делают его руки на ее спине? И на талии?

Ах, он прохинде-е-ей… Что

это? Кажется, он собирается целоваться?

– Ну, что же ты? – нетерпеливо поинтересовался Рене, и Нилка с ужасом поняла, что настал час расплаты за минуту слабости.

Большими глазами она смотрела на ожидающие губы… В конце концов, если он не помнит, как это делается, то можно схалтурить.

Господи, что за глупости лезут ей в голову?

Она же хотела расторгнуть сделку и прокатить лягушатника с обещанными поце…

За две недели до свадьбы у Тоньки случилось непредвиденное обстоятельство. Обстоятельство было низкорослым и тщедушным, но чрезвычайно воинственным и отзывалось на имя Алик.

Ко всему Алик оказался ревнивым и мстительным.

– Он угрожал Вене, – всхлипывала обессиленная Тонька. Она рыдала уже час, и Нилка всерьез опасалась преждевременных родов.

– Тонечка, не реви, пожалуйста, – сочувственно блеяла она, – это вредно маленькому. Угрожать и осуществить угрозу – это не одно и то же.

– А милицию почему не вызвали? – встряла баба Катя, у которой вокруг лба был туго повязан шарф – от Тонькиных стонов и воплей у нее разболелась голова.

– Так жалко мне его, и-ирода-а, – провыла невеста.

– Ты его что, любишь? – скривилась баба Катя, поправляя шарф.

– Не зна-аю-у! – трубно сморкалась в явно мужской носовой платок Тонька. – Я вообще ничего уже не знаю.

– Ну да, не было ни одного, а тут сразу двое, – съехидничала баба Катя.

– Он тебя замуж зовет? – Нилка склонилась над подругой, как сестра милосердия.

– Зовет!

– А где же он пропадал столько времени?

– Вот и я у него спрашиваю, – икая, проскулила Тонька, – где тебя носило, придурка, а он: я родителей уламывал.

– А позвонить?

– Вот и я ему: что, у вас в Адыгее GSM не работает?

– А он?

– А он говорит, – Тонькин рот снова пополз в стороны, – что только вчера получил благословение родителей. У-у-у…

Катерина Мироновна накапала Тоньке валерьянку, но под этот вой хлопнула ее сама.

Выхватив у бабули мензурку и флакон с каплями, Нилка метнулась на кухню за водой и уже оттуда услышала голос бабы Кати – он был сердитым:

– Так чего ты, дура, ревешь?

– Да? – негодующе воскликнула Тонька. – Вам хорошо говорить, а я не знаю, что делать.

– Н-да, – протянула Катерина Мироновна, – дела. Растерялась она, понимаешь. Не знает, за кого замуж идти. Этот Алик, он же отец ребенку?

– В том-то и дело, что отец. – Тонька выпятила нижнюю губу и подула себе на лицо.

– Так и выходи за него.

Нилка вернулась, когда Тонька по-детски склонила голову к гладкому плечу:

– Так стра-ашно же.

– А любовь крутить с ним, значит, было не страшно?

– Ну, баба Катя, ну что вы сравниваете? – обиделась Антонина и даже перестала реветь.

– Вот и собирайся, и поезжай в Адыгею на ПМЖ.

– Так у меня свадьба через две недели! – взвыла Тонька, и все пошло по новому кругу.

Наконец, Катерине Мироновне удалось пробиться к Тоньке.

– А Веня что?

Тонька моментально преобразилась.

– Веня не уступает меня, – с гордостью сообщила она, утирая рукавом глаза – платок был насквозь мокрым. – Они подрались, и Веня победил Альку. Выбил нож у него из рук, скрутил и сел сверху.

Нилка с Катериной Мироновной переглянулись:

– Но-ож?

– Да, – торжественно подтвердила Тонька, – нож.

Нож был сильным аргументом.

– Так выходи за Веню, – высказала общее с Нилкой мнение Катерина Мироновна.

– Так он же не родной отец ребенку, – уронила голову на стол и снова заревела Тонька.

Катерина Мироновна с Нилкой снова переглянулись.

Через два часа, когда Тонька напоминала японку с календаря за 1979 год, много лет висевшего в спальне у бабы Кати, решение было принято.

Оно не отличалось оригинальностью, но было единственным, устроившим три стороны: кто из соискателей проявит большее терпение и внимание к будущей матери, тот и поведет ее в ЗАГС.

После опытного образца Нилка сначала придумала расписать батиком костюм из белой ткани, но потом склонилась к мысли о тунике и не пожалела – туника вышла радостная, по-настоящему летняя. Носил бы и носил.

С ценой определиться помогли сайты в Интернете (спасибо Ренеше).

Когда с ценой соотнеслись, Ренеша сфотографировал тунику, Нилка созвонилась с магазинами художественных изделий и сбросила фотографию им на сайты.

В магазинах тунику одобрили, так что даже пришлось выбирать, кому отдать предпочтение. Предпочтение отдали тому салону, что размещался в центре, и Ренеша повез Нилку в город.

Нилка скрупулезно подбирала себе экипировку, как перед самым важным в жизни днем. Надела то, что ее ни разу не подвело: старенькие джинсы, в которых она поступала в техникум, джемпер и накидку, в которых гуляла с Вадимом по Мадриду… Если нельзя повторить Мадрид, то можно хотя бы отпугнуть неприятности.

Но даже вещи, принесшие когда-то удачу, не укрепили Нилкин дух. У нее потели подмышки и ладони, она тряслась, как перед экзаменом, и ничего не могла с собой поделать.

– Может быть, не будешь продавать эту свою тунику? – ласково спрашивал Рене. – Может, будешь носить ее сама?

– Нет, зачем? Я ее делала на продажу.

Рене погладил Нилкину руку – она оказалась ледяной.

– Замерзла?

– Немного волнуюсь, – призналась Нилка.

– Вот увидишь, все будет отлично.

Отношения между ними установились более чем странные.

В тот вечер на веранде у нее помутилось в голове – она и сама не поняла, как поцеловала мецената-вымогателя.

А он, мелкий жулик, разводила, и не подумал зачесть ей этот поцелуй.

Видите ли, поцелуи нужно считать не штуками, а человеко-часами.

После первого часа, потраченного на обучение, почему-то Нила была готова к тому, что Рене обольет наставницу презрением (далее со всеми остановками по сюжету сказки «Свинопас»).

Однако ничего похожего не произошло, более того, Ренеша сухим деловым тоном сообщил:

– Ненила, тебе нужно понять одну простую вещь: конечный результат зависит только от тебя. Когда я научусь целоваться, необходимость в сделке отпадет.

– Ну, так учись!

– А как я научусь, если ты меня не учишь?

– Как это не учу? А что, по-твоему, я делаю?

– Значит, ты плохо стараешься.

– Тогда уволь меня.

– А краски? Ты уже пользуешься красками, – намекнул шантажист, и Нилка услышала, как защелкнулся капкан.

– Хорошо, я постараюсь, – обреченно вздохнула она, и Рене снова подставил губы для поцелуя.

И Нилка снова осторожно поцеловала прохвоста лягушатника, затем оторвалась от его губ и изучающе посмотрела прямо в лицо. Тот сидел каменным изваянием.

Нилка поцеловала смелее, уже со знанием дела.

Пахло от Рене очень вкусно, и все равно Нилку не покидало чувство, что она целуется со статуей Командора.

Нилка даже не заметила, как увлеклась и вошла во вкус, но тут занятие пришлось прервать, потому что Рене стал задыхаться. Смуглые щеки полыхали, глаза затянуло пленкой, и Нилка всполошилась, решив, что это какая-нибудь редкая болезнь, потому что ничего подобного с Валежаниным на ее памяти не случалось, а другого опыта у нее не было.

К счастью, Ренеша быстро пришел в себя, и пришедшая было мысль позвать на помощь бабулю или вызвать Варвару Петровну вылетела из Нилкиной головы.

Прерванный поцелуй породил томительную, болезненную паузу, которую с грехом пополам общими усилиями заполнили разговорами.

Рене рассказал о родителях (они умерли), о службе во Французском иностранном легионе, куда Дюбрэ отправился за компанию с другом, о сценарном факультете университета и работе на национальном телевидении в качестве режиссера документальных фильмов.

Потом судьба сделала крутой вираж, и Рене Дюбрэ открыл модельное агентство.

На этом месте воспоминания оборвались, Рене погрузился в собственные мысли и замолчал – очевидно, задел в памяти какие-то заповедники.

Как специалист по виражам судьбы, Нилка ему сочувствовала всей душой. Да они просто члены одного клубы – клуба любителей американских горок.

Решив проверить собственную догадку, спросила:

– Ты жалеешь?

– Нет, – без колебаний ответил Рене.

Что и требовалось доказать! Нилка тоже ни о чем не жалела, особенно теперь, когда у нее появились краски. И эти глупые тренировки…

Не жалела и вернуть не хотела. А Рене? Интересно, хочет он вернуть то, о чем сейчас грустит?

– А ты был женат? – желая отвлечь Рене, спросила Нилка.

– Д-да, – не сразу ответил он.

– А где твоя жена?

– Она умерла.

– О, – искренне огорчилась Нилка, – как жаль. А кем она была?

– Манекенщицей.

У Нилки от волнения горло перехватило.

– А что с ней случилось?

Рене больно сжал ее руку.

– Анорексия.

Далеко за полночь Нилка устроилась в своей постели и со смешанным чувством представила за стенкой Рене. Как он лежит на их диване, закинув

руку за голову, рассматривает тени на потолке и думает о ней – Нилке почему-то очень хотелось, чтобы он думал о ней, – ведь она же думала о нем в эту минуту!

Неожиданно Нилка поняла простую вещь: она думала о Рене все время.

Это была совсем не та зеленая тоска, в которую она впадала, расставаясь с Валежаниным.

Как ни банально, но при мыслях о Рене небо над головой становилось выше, воздух чище, и солнце ярче, и птичьи голоса звонче. Даже цветы Лин делались еще очаровательнее, хотя куда уж больше… Скорее, это была светлая печаль, окрашенная в цвета коллекции Мерседес.

…На горизонте уже показались первые высотки и трубы ТЭЦ, когда в голове у Нилки пронеслась безумная мысль: что, если они встретят Валежанина?

С момента, когда они виделись в последний раз, прошло немногим больше года.

За это время Нилке удалось замуровать воспоминания в самых непроходимых коридорах памяти.

Мокрая брусчатка перед собором Дуомо и фигура Вадима, пересекающего площадь, – ей почти удалось избавиться от их преследования. Только изредка во снах мелькали рваные, искаженные видения: она в макияже арлекина, мокрая брусчатка, собор и до боли знакомый мужчина, протягивающий билет в один конец.

В магазине художественных изделий все прошло быстро и безболезненно, Нилка ничего не почувствовала от расставания с первым произведением (язык не поворачивался назвать тунику вещью), как будто ей ввели анестезию.

Оценщица оказалась ушлой теткой с лениво-липким взглядом.

Взгляд переползал с лица Рене на Нилку и обратно и передавал сигнал в мозг: «Любовники. Девка малюет, а мужик – явно иностранец – спонсирует. Новички в этом деле. Можно обуть».

– Прекрасная работа, прекрасная, – промурлыкала тетка, – жаль, не пользуется спросом. Но попробовать можно. На какую сумму вы рассчитываете?

– Ну, не знаю, – промямлила, как и следовало ожидать, девка.

– Ну, хотя бы примерно, – вытягивала из Нилки тетка.

– Может быть, пять тысяч. – Ориентируясь по ценам в интернет-магазинах, Нилка взяла среднюю цифру. Все-таки это ее первый опыт…

Услышав цену, тетка быстро потушила вспыхнувший алчный огонь в очах:

– Не уверена, но стоит попробовать. Если через месяц вещь не уйдет, придется снизить цену.

– Конечно, – маялась Нилка, искоса поглядывая на своего спутника. Рене хранил молчание.

Через десять минут новоиспеченная художница по батику с зажатой в кулаке квитанцией бодро протрусила за Рене к выходу.

– Как считаешь, нормальная цена? – спросила она, когда они устроились в машине, и Рене включил двигатель.

– Ненила, я не понимаю ничего в русских ценах, главное, чтобы она тебя устраивала.

Нилку устраивала цена, и вообще все умиляло и будоражило до слез: совсем по-летнему палящее солнце и первый документ, подтверждающий, что она способна что-то делать своими руками. И странные взгляды Рене, и их запутанные отношения, которым она не могла найти определение. И будущее – оно не казалось черным квадратом. Господи боже мой! Как давно она не испытывала такой симпатии к окружающим и к себе.

Ко всему примешивалось какое-то совершенно забытое чувство… Голода?

Прислушавшись к себе, Нилка с удивлением поняла, что хочет есть.

– Когда тунику купят, я получу деньги и закачу пир на весь мир, – вырвалось у нее, очумевшей от обрушившихся ощущений.

– Что такое пир? – с улыбкой взглянул на нее Рене.

Наконец-то щеки у Нилки не отдавали желтизной, устрашающе не выпирали ключицы, шея в вороте джемпера не оскорбляла мужской взгляд, и голова не была похожа на череп бедного Йорика.

– Шикарный обед.

– Кстати, – подхватил Рене, – почему бы нам не заехать в какой-нибудь ресторан и не пообедать?

От счастья, что Рене угадал ее желание и что оно, это желание, так легко выполнимо, Нилка тихо засмеялась:

– Давай.

Ничего они не понимают – ни Варвара Петровна, ни бабуля, ни Ренеша. Никакого рецидива не случится. Она выкарабкалась.

Нилка так упивалась моментом, что не сразу обратила внимание на заведение, куда привез ее обедать Рене.

Это был тот самый бар, после которого она оказалась в постели у Валежанина.

Воспоминания нахлынули на Нилку, едва они оказались в полутемном зале.

Здесь ничего не изменилось, и она притихла, и праздничное настроение развеялось как дым.

Рене достаточно было одного взгляда на Нилку.

– Что случилось? – с беспокойством оглядывая зал, спросил он.

– Нет-нет, все хорошо, – по привычке соврала Нилка.

– Я же вижу, – нахмурился Дюбрэ, – если хочешь, можем поехать в другое место.

В другом месте будет то же самое, уныло подумала Нилка – они с Вадимом отметились во всех более-менее приличных ресторанах города и ближайшего пригорода.

– Нет, – твердо ответила она, – остаемся и отмечаем день первой сделки.

– Отлично, – приободрился Рене.

Принесли меню, и Нилка погрузилась в его изучение, пугаясь цен, выбирала не самые дорогие блюда.

– Что будешь пить? – поинтересовался Рене, когда Нилка отложила альбом.

– Ты же за рулем, – не поняла она.

– Я и не собираюсь, а тебе можно – у тебя есть повод.

– Я без тебя не буду, – произнесла Нилка тоном, не допускающим возражений. – Лучше давай в магазине купим с собой бутылку вина, приедем домой и выпьем.

Нилке показалось, что стекла очков блеснули как-то по-особенному. Она и сама была поражена: «приедем домой»? Да они говорят с Рене, как супруги. Или как друзья?

Внезапно Нилка развеселилась: какие же они друзья, если на последнем занятии она отчетливо почувствовала возбуждение Рене и сама воспламенилась совершенно не по-дружески.

С того самого момента Нилке не давал покоя один вопрос: это нормально – испытывать желание к другу? Что бы было, если бы они не сдержались?

Интересно, вдруг подумала Нилка, если бы между ней и Рене не существовало этого дурацкого договора, они бы когда-нибудь стали целоваться? Или не стали?

От ценных мыслей Нилку отвлек чей-то настойчивый взгляд.

«Жаль, что это не салун где-нибудь в Техасе, – с раздражением подумала она и принялась осторожно обследовать зал, пытаясь установить источник раздражения, – там только за один такой взгляд можно было получить дырку в живот».

На дырку в живот претендовал тип у стойки. Он сидел вполоборота к залу и не сводил глаз с их столика.

При виде типа у Нилки защемило сердце. Господи, сколько времени прошло, а ей везде мерещится Вадим. Или не мерещится?

Не может быть! Вадим?

Нилка пошарила взглядом в поисках воробьихи – никого похожего не обнаружила. Что делает женатый человек один в баре?

Нилка посмотрела еще раз.

Валежанин только этого и ждал. Он оторвал зад от высокого стула и нетвердой походкой направился к их столику. Господи, зачем?

Нилкин взгляд заметался в поисках спасительного укрытия – ничего, хоть под стол полезай.

Рене не видел Валежанина, но в Нилкиных зрачках отразился такой неподдельный ужас, что он поневоле вынужден был оглянуться.

Мгновенно оценив ситуацию, быстро спросил:

– Ты как?

Почувствовав его руку на своей руке, Нилка вдруг пришла в себя, успокоилась и освобожденно вздохнула:

– Нормально.

Что это она, в самом деле, переполошилась? Это не Вадим. Точнее, не ее Вадим.

Это посторонний мужчина, чужой муж.

Чужой муж между тем приблизился и, покачиваясь, навис над столиком:

– Мое почтение, господа. Вот уж кого не ожидал увидеть.

– Шарик круглый, – нехотя отозвался Рене.

– Ты прав. – Вадим попытался вытянуть из-за стола стул, но Рене положил руку на спинку:

– Ты нам помешаешь.

– Хмм, – пьяно усмехнулся Валежанин, – я вам помешаю? Так это не случайно, что вы вместе? Не боишься?

– А чего я должен бояться? – Рене обдал Вадима убийственным взглядом, который, даже пройдя сквозь линзы очков, не смягчился.

Во время этого диалога Нилка с пристальным вниманием разглядывала собственные руки. Ногти на них были коротко острижены, пальцы исколоты… Какое-то далекое воспоминание скользнуло по краю сознания: такие же ногти были у Мерседес.

Она так и не продефилировала в нарядах от Мерседес Одди. Пожалуй, это единственное, о чем она жалеет, – ни о чем больше.

Нилка подняла глаза и с тем же вниманием, с каким рассматривала свои руки, стала рассматривать Вадима. Черты лица Валежанина расплылись и будто бы пропитались алкоголем.

– А ты знаешь, что у нее предки алкаши? – запальчиво спросил тот у Рене.

– А у тебя? – как-то чересчур спокойно поинтересовался Нилкин спутник.

Голова Валежанина упала на грудь, он покачнулся и ухватился за стул.

– Ты и это раскопал? Ничего. Ничего-ничего. Я и без тебя поднимусь. Ты еще пожалеешь о том, что выкинул меня из бизнеса.

Нилка продолжила путешествие по изменившемуся, но странно родному лицу: задержалась на некогда породистом носу, густо облепленном кровеносными сосудами, сползла на щеки – они обиженно повисли, – скользнула по устоявшимся морщинкам между бровями… И отшатнулась, встретив взгляд Вадима: глаза скаута вступали в противоречие с обликом – на дне зрачков по-прежнему хороводили черти.

Это был тот самый взгляд очаровательного шалопая, который наповал сразил ее когда-то.

«Господи! Да этот кусок дерьма мнит себя неотразимым», – внезапно обозлилась Нилка. Из ушей едва не повалил дым.

– Пошел вон, – прошипела она.

– А-а, – гримасничая, протянул Вадим, – вот, значит, как? Ты злишься на меня? Давайте валите все на Вадима Валежанина, нашли козла отпущения.

Рене угрожающе привстал на стуле, и Нилка словно очнулась от морока: из-за чего это она, в самом деле, так расходилась? Из-за этого нелепого придатка к фэшн-бизнесу?