Изабелла

Вэльская Алёна

Через пять минут все было кончено. Гроза прекратилась также внезапно, как и началась. Зажегся потухший было свет. Мальчик смотрел на меня во все глаза, силясь что-либо понять. Я мягко приказала ему:

– Ты ничего не помнишь. Спи.

Он послушно закрыл глаза: невозможно противиться теперь моему приказу. Рана на моей руке затянулась сама, и я опустила рукав, скрывая тонкую полоску - единственное свидетельство моего колдовства. Почему я не спасла таким образом других? Потому

что рядом все время были люди, потому что за все надо платить. Отдавать свою свободу или свою жизнь мне не хотелось, так что этому мальчику сегодня просто повезло.

Я аккуратно сложила свои инструменты в саквояж и вышла из комнаты. За дверью были все те же.

– Ну что?
– нетерпеливо подошел ко мне хамоватый брюнет.

– Все в порядке. Рану я промыла и зашила, самое страшное уже позади. Я останусь с ним до утра, если не будет более важных пациентов, так что распорядитесь приготовить мне кресло.

Женщина снова заплакала - наверное, от облегчения.

– Что значит - если не будет более важных пациентов?
– вскинулся брюнет.

Моя злость достигла апогея. Никто и никогда не выводил меня из себя за столь короткий срок.

– Это значит, что если в госпиталь во время моего дежурства поступят больные по моей специальности, то за мной немедленно пришлют карету и я уеду. Надеюсь, я понятно объясняю?

– Прекрати, Эдвин, - властно прервал наш спор седой господин.
– Уведи лучше мать к себе.

Эдвин смерил меня еще одним злым взглядом, на который я ответила пренебрежительной усмешкой, и подчинился. Когда он ушел, мужчина вежливо спросил:

– Вам что-нибудь понадобится?

– Да. Я хотела бы, чтобы вы передали мою записку в госпиталь. Там должны знать, где в случае необходимости меня искать.

– Пишите, я отправлю слугу.

– Благодарю.

Я уже повернулась, чтобы вернуться в комнату и чиркнуть коротенькую записку, как в спину мне прилетел вопрос, заставивший поежиться:

– Как вам это удалось? Я многое повидал в жизни. После такого редко выживают.

– Вашему мальчику просто повезло, - ответила я чистую правду.

Остаток дежурства прошел спокойно. Из госпиталя меня не беспокоили, а мальчик спал. Я до рассвета просидела около него в глубоком кресле. Смотрела и видела другого человека. Как он там? Все ли с ним хорошо? Может, он уже женат и воспитывает дочку? Мне все время казалось, что из него выйдет хороший отец.

Столько раз писала я ему письмо и не находила в себе сил отправить. Если спустя годы он не нашел меня, значит, так нужно.

"Так нужно, так правильно", - твердила я себе раз за разом и сжигала письма.

Забрезжил рассвет. Я прихватила саквояж

и тихонько вышла из комнаты. Около двери меня поджидал лакей.

– Отведите меня к кому-либо из хозяев, - коротко попросила я.

Вчерашний хамоватый брюнет спал на кожаном диване в шикарном кабинете. Мне не было его жаль ни капли, поэтому я разбудила его, потрепав за плечо. Он открыл глаза и некоторое время смотрел на меня без капли понимания. Наконец, узнавание пришло, и он хриплым ото сна голосом спросил:

– Что вам надо?

– Я ухожу. К вам будут приходить на перевязки. Станет хуже - привозите вашего мальчика в госпиталь.

– Хорошо, - кивнул он, принимая к сведению.
– Постойте.

Я с любопытством наблюдала, как он, морщась, встает с дивана, подходит к секретеру, достает оттуда тугой кошелек и протягивает мне.

– Что это?

– Не делайте вид, что не понимаете. Это деньги. Берите - вы заслужили.

– Благодарю, но жалование мне платит госпиталь, - холодно ответила я и вышла, оставив его с протянутой рукой.

Вернувшись в госпиталь, я сдала дежурство, заполнила все необходимые отчеты и пошла домой отсыпаться. Мальчика я отдала одному из своих коллег: делать ему перевязки и снимать швы было выше моих сил. Он слишком напоминал Ирвина, а видеть его брата мне не хотелось ни капли.

На следующий день мне в кабинет принесли большой букет алых роз с короткой запиской: "Простите меня, я самый настоящий дурак. Позвольте загладить вину? С искренней признательностью, Эдвин Эшвуд". Записка отправилась в мусорную корзину, цветы я поставила на окно.

Каждый день приходили все новые букеты с записками, но и с ними я поступала аналогично. Через одиннадцать букетов, когда я вела прием, ко мне пришел сам Эдвин Эшвуд с завернутой в платок рукой, которую он бережно нес перед собой.

– Теперь вы просто обязаны со мной поговорить!
– воскликнул он, разматывая платок.

– Вы что же, сами себя порезали, чтобы только сюда прийти?
– удивилась я, рассматривая неглубокий порез на его левой ладони.
– Какое ребячество!

– А что поделать, если вы не ответили ни на одну из моих записок?
– обвиняющим тоном сказал он, пока я обрабатывала его пустяковую царапину.

– Может, потому что я не хотела отвечать?
– холодно произнесла я, садясь обратно в свое кресло.
– Идите и не задерживайте прием. Ваша выходка отнимает у меня время.

– Простите меня, Изабелла, я вел себя, как последняя скотина. Вы спасли моего брата, а я оскорбил вас.

– Ваши извинения приняты, но права называть себя по имени я вам не давала. Что-то еще?