Изабелла

Вэльская Алёна

***

Через год Алан огорошил меня предложением. Мы сидели у него дома в гостиной. Он читал в кресле у камина, а я вышивала маки, отдыхая после рабочего дня.

– Нортен, а не желаешь ли ты поменять фамилию на Хармс?

Сказано было это шутливым тоном, но по глазам было видно, что он серьезен и очень внимательно ждет ответа. Я отложила вышивку, донельзя удивленная, и, встав с дивана, начала ходить по комнате, пытаясь собраться с мыслями. Он пристально следил за

каждым моим шагом.

– Это так неожиданно, - начала я издалека, прикидывая, как бы поделикатнее взять время на раздумье, но он насмешливо прервал мой лепет:

– Ты год со мной спишь, а предложение выйти замуж для тебя неожиданно.

– Алан, иногда ты просто до ужаса прямолинеен, - поморщилась я от того, как грубо прозвучала, в общем-то, настоящая правда.

– Белла, давай отбросим шутки. Тебе проще быть моей любовницей, чем женой? Ты не хочешь мезальянса? Что не так?
– он говорил спокойно, но я отчетливо поняла, что он не отступится, пока не выведает все.

– Титул не играет никакой роли, ты же знаешь. Я уже была замужем, - напомнила я ему очевидный факт своей биографии.

– Зато я еще не был женат, - тут же парировал он.

– Алан, из меня выйдет плохая жена. Готовить я не умею, вечно пропадаю на работе. Зачем тебе такая?
– попыталась отшутиться я.

– Я достаточно зарабатываю, чтобы мы могли позволить себе служанку или ужины в ресторане, так что этот аргумент не принимается.

– У меня не может быть детей, - призналась я, видя, что он никак не отступает.

Повисла тяжелая пауза. В груди стоял комок так и не пролитых слез. Алан выглядел потрясенным и удивленным, но это, видимо, не остудило его пыл, потому что во время моего очередного круга по комнате он изловчился, схватил меня за руку и усадил к себе на колени, крепко-крепко обняв.

– Значит, у нас не будет детей, и мы будем спокойно спать по ночам, - наигранно весело сказал он. И добавил серьезно, после небольшой паузы, поглаживая меня по одеревеневшей спине.
– Но, если ты захочешь, мы усыновим ребенка, Белла.

После этих его слов я не выдержала и разревелась, громко всхлипывая и размазывая слезы по лицу. Я выплакивала свою боль, свои страхи, свои ночные кошмары, разочарования и свое затянувшееся одиночество. Даже мужчине, что утешал меня сейчас, подставляя свое плечо, я не рассказала ни слова о прошлой себе, боясь до конца ему довериться.

Он ничего не спрашивал прямо, но не раз пытался осторожно узнать хоть что-то, но я упорно кормила его заранее приготовленной версией для всех: развелась, родни нет, вспомнила про образование и начала работать. Он делал вид, что верил, а я делала вид, что не замечаю недовольства, мелькавшего в серых глазах. Моя жизнь делилась на времена до и после Кинстона, и я никогда их не смешивала. Леди Изабелла осталась в том далеком прошлом, и Алану ни к чему было знать, что же с ней случилось.

Сейчас я оплакивала отнюдь не неудавшееся материнство, потому как полюбить еще не родившегося ребенка попросту не успела.

Я не знала, хочется ли мне вообще иметь детей, потому что понятия не имела, живы ли во мне вообще материнские инстинкты или же все умерло той ночью. Мне просто было необходимо наконец-то избавиться от этого груза, что лежал на душе, не давая до конца закрыть дверь в прошлое.

Я захлебывалась слезами, а Алан молчал и продолжал успокаивающе гладить меня по спине. Когда слезы наконец-то высохли, я немного отстранилась от него и посмотрела ему прямо в глаза, в которых он и не думал прятать тревогу и беспокойство за меня.

– Мне нужно немного времени, чтобы подумать, - сказала я, внутренне приготовившись к тому, что он возмутится и попросит поторопиться с решением.

Но, сдается мне, я совсем не знала Алана, потому что он просто ответил:

– Я буду ждать тебя, сколько потребуется.

***

Я сидела в кабинете дежурного лекаря, развернувшись к окну, и отрешенно смотрела на дождь. Серая пелена укрыла Кинстон, как это обычно случается осенью, и весь город как-то смазался и раскис. В дождь у меня всегда ноет колено. Старые раны вообще предпочитают болеть в непогоду, как будто задаются целью сделать еще больнее. Сегодня помимо колена разболелось мое одиночество, что было гораздо страшнее.

Перед дежурством я проводила Алана в командировку. Он уезжал в университет O. на трехмесячные курсы повышения лекарского мастерства. Это был первый раз, когда мы расставались на такой длительный срок. Он собирал вещи, а я сидела рядом, как приклеенная, и наблюдала за его неспешными движениями.

– Белла, ты так смотришь на мой чемодан, будто он твой злейший враг, - заметил Алан, аккуратно укладывая стопку чистых рубашек.

– Просто не могу представить, что тебя три месяца не будет рядом, - призналась я.

– Три с хвостиком, если учесть еще дорогу.

– Час от часу не легче, - вздохнула я.

– Значит ли это, что моя ледяная леди будет скучать по мне?

– Опять эти твои шуточки!
– рассердилась я и отошла к окну, тяжело опираясь на трость.

На душе было мерзко, на улице было мерзко, - в общем, все было плохо безо всяких видимых причин. В самом деле, не считать же дождь и отъезд Алана поводом для дурного настроения?

Он неслышно подошел и встал за моей спиной - мучительно близко, не делая даже попытки обнять меня.

– Знаешь, Белла, может, мой отъезд и к лучшему. Ты наконец-то поймешь, чего от меня хочешь.

– А ты сам понимаешь, чего хочешь от меня?
– с вызовом спросила я, развернувшись к нему лицом.

– Я давно понял, - просто ответил он и продолжил собирать вещи.

И вот он уехал, а я осталась. За окном мелкий колючий дождик сыплет в темноте, у меня ноет колено и на душе какая-то противная пустота. Что ж, в одном Алан прав: за целых три месяца я что-нибудь, да и решу насчет его присутствия в моей жизни.