Изабелла
Шрифт:
Документы об окончании лекарского колледжа и присвоении Изабелле Грей профессии "помощник военного лекаря" я берегла как зеницу ока. Теперь к ним следует прибавить свидетельство о разводе и поставить точку на этой странице своей жизни.
По молчаливому согласию мы с Ирвином не поднимали эту тему в наших разговорах. Лишь однажды я как-то спросила, не выдержав неизвестности, не говорил ли ничего лекарь о том, получится ли у меня когда-нибудь еще забеременеть. Ирвин долго не решался заговорить, и я все поняла без слов. Больше ворошить это мне уже не хотелось.
Воспоминания приходили ночью, и это было гораздо страшнее, потому что ночью
Моим разводом занимался Ирвин, так как ходить мне все еще было трудно. Пару раз ко мне для беседы приходил дознаватель, и я заново переживала ту страшную ночь. Ирвин говорил, что Алекс пытается выставить нас любовниками, дабы избежать серьезного наказания и ограничиться простым разводом. Тот факт, что Ирвин по-прежнему обитал в моей гостиной, что, несомненно, было замечено следователем, свидетельствовал против меня, но мне было все равно. Я не хотела никаких наказаний мужу - только свою свободу назад.
Через месяц нас наконец-то развели. Правда, как и предполагал Ирвин, меня посчитали неверной супругой, которая получила свое сполна - в землях Приграничья к человеческим женщинам относились гораздо хуже, чем к своим, поэтому мне предписывалось в двадцать четыре часа забрать свои вещи и покинуть поместье мужа и Северное Приграничье заодно. Получив вожделенную бумагу, я принялась паковать сумку. Под своими вещами подразумевалось мое приданое, которого у меня не было, поэтому я сложила все свои старые платья, присланные тетушкой.
В голове было удивительно пусто. Я сидела в общей с бывшим мужем гостиной и ждала Ирвина, чтобы с ним попрощаться, когда вдруг ко мне пришел Александр. За прошедший месяц он осунулся и теперь выглядел совсем больным. Наверное, мне нужно было испугаться, но я так устала бояться, что просто хладнокровно ждала, как он объяснит свое появление здесь. Ирвин где-то недалеко, я снова чувствую свою ведьминскую силу, так что страх временно съежился внутри меня и замолчал.
– Белла, я не хотел, чтобы так вышло, - начал он. Видя, что я никак не реагирую, он продолжил.
– Я люблю тебя, Белла. Умоляю тебя, давай забудем все и начнем сначала. Я буду за тобой ухаживать, я сделаю все, что ты захочешь, только не уезжай!
– Алекс, не нужно. Я уже все решила.
Он сделал еще шаг ко мне и решил зайти с другой стороны, напугав меня предстоящей жизнью.
– Белла, ты не понимаешь своего положения. Что ты будешь делать одна, без денег? По суду тебе достаются только те лохмотья, в которых ты приехала. Ты леди, чем ты станешь зарабатывать себе на жизнь?
– Это тебя не касается, - холодно ответила я.
– Ах, вот как ты заговорила, - сузил он глаза, начиная заводиться.
– Найдешь себе любовника побогаче и будешь жить припеваючи, пока ты ему не надоешь. Ты устанешь торговать собой, ибо это единственное, что у тебя есть, и вспомнишь обо мне. Ты обязательно вернешься ко мне, и мы снова будем вместе, слышишь?
Под конец он почти кричал, и мне стало по-настоящему жутко. Как будто услышав мое отчаяние, пришел Ирвин. Александр злобно глянул на него и вышел, хлопнув дверью.
– Ты как?
– сочувственно спросил он.
–
– Готова?
– Да, - решительно ответила я и встала с кресла. Ирвин подхватил сумку, взял меня под руку, и мы начали спускаться вниз. Повязку доктор снял, но нога по-прежнему болела, и я опиралась на трость. Дом как будто вымер: по пути мы не встретили ни одной души, даже Лиззи не пришла попрощаться.
Во дворе к Ирвину подошел конюх, ведя под уздцы его коня. Он кивком головы отпустил слугу и начал крепить к седлу мою скромную сумку.
– Ты поедешь со мной?
– во мне встрепенулась надежда. Да, я знала, что Ирвина держат в поместье Нортена какие-то дела, но мне отчаянно не хотелось уезжать одной. Он никогда не говорил, почему должен остаться, а я никогда не спрашивала.
– Нет, Белла, - покачал он головой и грустно улыбнулся.
– Алекс не выделил тебе и самой худой лошади, надеясь, что ты останешься.
– И ты решил отдать мне свою?
– Да. И вот еще возьми, - он протянул мне тугой кошель.
– Это все, что я смог собрать за это время. Тебе пригодится.
– Ирвин, ты и так сделал для меня слишком много, я не могу...
– Можешь, - жестко прервал он меня.
– Можешь и возьмешь. Если бы не ты, я бы давно сгнил в том лесу. Я просто плачу тебе той же монетой.
Мне отчего-то не верилось, что им движет только чувство долга, но я промолчала и взяла его кошелек, спрятав во внутреннем кармане плаща. Слегка надтреснутым голосом я сказала Ирвину, что доеду на его лошади до Корвина - ближайшего человеческого города - и оставлю ее в трактире "Три поросенка", где мы не раз с ним обедали, посещая город по делам. Дольше все равно не смогу - нога помешает, а так он хотя бы вернет себе свою лошадь.
Мне казалось, что он начнет возражать, но он глухо согласился. Все уже было сказано и решено, и затягивать и без того тяжелое прощание не было никакого смысла. Подавшись внезапному порыву, я прижалась к нему и горячо прошептала:
– Спасибо за все, Ирвин.
Я отстранилась, но никак не могла заставить себя уйти. Ирвин молча заправил за ухо выбившуюся из косы прядку, провел костяшками пальцев по щеке и внезапно поцеловал - так, что я все поняла без слов.
– Уезжай, Белла, как можно дальше и никогда сюда не возвращайся, - тихо сказал он, разрывая объятья. Затем подсадил меня на лошадь, подал трость и ушел, не оглядываясь.
До самого Корвина у меня на губах горел его прощальный поцелуй. Я оставила лошадь, как и обещала, в "Трех поросятах", села в почтовую карету, отправлявшуюся в N., и уехала прочь, оставляя за спиной не только разбитые надежды, но и что-то важное и по-настоящему ценное. Иначе сердце бы не болело, верно?
***
Почтовые кареты меняли одна другую. Передо мной мелькали лица случайных попутчиков, трактирщики, унылые однотипные постоялые дворы. Я проехала почти всю страну с севера на юг, к морю. Первое время ни о чем не думала - только слушала стук колес и считала верстовые столбы. Потом стало понятно, что деньги таят слишком быстро и не возвращаются. Так, пожалуй, было даже лучше: вынужденная действовать, я не погрязла в жалости к себе. Хорошо страдать, сидя в собственной гостиной на мягком диване с интересной книгой в руках. Гораздо труднее делать это на застиранных простынях в третьесортной придорожной гостинице.