Изабелла
Шрифт:
Алан был поистине терпелив со мной: вот уже полгода я ничего не отвечала на его предложение, была то холодна, то чересчур нежна. Я запуталась в себе, в своих чувствах, во всем, а он просто отошел в сторону и предоставил мне право самой решать, как быть дальше. Это и злило меня, и радовало одновременно.
От раздумий отвлек стук в дверь - громкий и резкий.
– Войдите, - крикнула я, вставая с кресла, уже зная, что меня ждет - либо привезли очередного пациента, либо надо ехать самой к новому пациенту.
– Госпожа Нортен, срочный вызов, - сообщил дежурный помощник.
–
– Отсюда - два квартала. Прикажете подать карету?
– Да, пусть подают. Через пять минут я выйду.
Помощник ушел, я спокойно подхватила готовый лекарский саквояж, накинула легкий плащ и похромала во двор госпиталя. Улица дышала прибитой мелким дождиком пылью. Если бы не он - было бы чудесно, по-летнему тепло и свободно.
Карета за десять минут домчала меня до шикарного особняка, все три этажа которого горели ярким светом - явный признак случившегося несчастья. Я отпустила кучера и аккуратно начала подниматься по скользким от вредного дождя ступенькам. Дверь мне открыли почти сразу же после короткого стука - действительно ждали.
Я вошла в освещенный холл, в котором было слишком много для столь позднего часа народа. Седоватый мужчина в богато расшитом халате трогательно обнимал плачущую женщину с распущенными светлыми волосами, бормоча слова утешения. Похожий на него брюнет лет сорока мерил широкими шагами холл.
Как только я вошла, все взоры обратились ко мне. Я поставила на пол свой походный лекарский чемоданчик, отдала слуге, открывшему мне дверь, трость, затем скинула на его руки плащ и представилась:
– Военный лекарь Нортен. Кому нужна помощь?
Женщина, увидев меня, залилась слезами, а ее, видимо, муж продолжил ее утешать, сердито взглянув на меня, как будто я была причиной всех бед. Третий участник событий подошел ко мне и возмущенно спросил:
– Неужели не могли прислать кого-то поприличней?
За годы моей практики я слышала этот вопрос, пожалуй, тысячный раз. И отвечать на него мне безмерно надоело, а сейчас я и вовсе была взвинчена донельзя, поэтому разводить политес не стала. Нагнувшись, открыла саквояж, выудила оттуда стандартный бланк отказа от помощи дежурного лекаря и протянула этому хаму.
– Подпишите эту бумагу.
– Что это?
– раздраженно спросил он, даже не думая читать.
– Отказ от оказания лекарской помощи вашему больному дежурным военным лекарем, то есть мной.
– И после этого нам пришлют другого?
– Разумеется, нет, если вам только не потребуется другой специалист. Единственный дежурный военный лекарь сегодня - это я. Если моя кандидатура вас не устраивает, подписывайте бумагу, а сами приходите на прием утром.
– Но мы не можем так долго ждать!
– воскликнул этот господин.
Я окончательно разозлилась и холодно процедила:
– Вы уж как-нибудь поскорее определяйтесь со своими желаниями.
Он беспомощно оглянулся на седоватого мужчину. Тот едва заметно кивнул, и мой собеседник, скривившись, бросил:
– Следуйте за мной.
Я подхватила саквояж, забрала у слуги трость и пошла за ним. Хорошо, что моего подопечного поместили
На широкой постели лежал молодой человек, едва ли старше шестнадцати лет. Его лицо с тонкими аристократическими чертами можно было бы назвать красивым, если бы не одно но: оно напоминало восковую маску. Одного взгляда было достаточно, чтобы стало понятно - к утру он умрет. Я подошла к постели и аккуратно убрала какую-то тряпку, которой закрыли аккуратную, точно сделанную лекарским скальпелем, рану на боку. Конечно же, я ее зашью и сделаю все необходимое, но это тот самый случай, когда что-либо изменить невозможно: смерть уже отметила своей печатью этого юношу, который вряд ли успел как следует осознать вкус жизни.
Я присела на краешек постели и обхватила его запястье, чтобы послушать биение сердца. С каждым отсчитываемым ударом я вглядывалась в него все пристальнее, отчаявшись понять, кого же он мне напоминает, пока он неожиданно не открыл глаза - зеленые с расплавленным золотом, точь-точь такие же были у Ирвина, когда мы прощались. Столько лет прошло, я ничего о нем не знаю, но эта золотая зелень все еще снится мне ночами.
Один его взгляд помог мне решиться. Глупо, знаю, и этот неизвестный мальчик точно не Ирвин, но пусть хоть так я попробую отдать свой долг тому, кто не дал мне раствориться в ночи.
– Откройте окно и выйдите, - глухо приказала я, раскрывая свой саквояж.
– Что, простите?
– переспросил стоящий над душой господин.
– Вы что, глухой?
– не выдержала я и, пока он не начал возмущаться, отчеканила.
– Вы и так украли у меня много драгоценных минут, так что хватит пререкаться. Откройте окно и закройте за собой дверь с обратной стороны.
Он фыркнул, но исполнил все в точности. Когда его шаги стихли, я заперла дверь на ключ изнутри. Аккуратно и не торопясь, я зашила его рану. Никто не должен заподозрить что-то неладное - мне ни к чему обвинения в ведьмовстве, ведущие на костер. Закатав рукав синего форменного платья, я сделала маленький надрез. На белой полоске коже медленно проступала алая кровь. Приподняв голову лежащего передо мной мальчика, я приказала, используя силу инициированной ведьмы:
– Пей!
Он открыл глаза, подчиняясь моему бархатистому голосу с легкой хрипотцой, и сделал глоток.
– Слушай меня, слушай мой голос, смотри в мои глаза, - продолжала я отдавать приказы. Мелкий проказливый дождь за окном резко упал на землю стеной ледяной воды. Глубоко вздохнув, я начала свою песню.
"Грань тонка", - грянул гром.
"Дорога нелегка", - вспышки молнии озарили комнату и жадно ловящего каждое мое слово мальчика.
"Но пока ты со мной - ты живой!" - поднялся ветер, врываясь в комнату и задувая все свечи, но мне не нужен был свет. Я сама была светом, самой жизнью, самой смертью. Когда я пела свое заклинание Ирвину, мне едва хватило сил выкарабкаться самой, но сейчас природа помогает мне, подпитывая мой дар. В этом единстве и кроется моя сила, мой ведьминский дар.