Избави нас от зла
Шрифт:
Его голос постепенно стихал и наконец вовсе перестал быть слышен.
Роберт тряхнул головой, словно хотел избавиться от внезапно нахлынувших воспоминаний: тень, которая поднималась перед ним в Стонхендже, раскрывавшийся у него на глазах ад, вонзавшийся в него лед… На что можно надеяться перед лицом такого могущества? Тем более на что надеяться ему, обыкновенному смертному? Роберт снова тряхнул головой. Он почувствовал взгляд Паши, проникший в глубины его мыслей, и обхватил голову руками, словно пытаясь скрыть их от него.
— Нет, — внезапно выкрикнул он. — Нет! Я не хочу этого, нет!
— Вы уверены? — пробормотал Паша.
Его глаза были ясными, в его взгляде светились сострадание и презрение.
— Вероятно, еще нет, Ловелас, — продолжил он, не скрывая насмешки. — Конечно, еще нет… Но не забывайте…
Он улыбнулся.
— Помните, что вы ничего не можете
Из его уст вырвалось змеиное шипение. Оно долго не прекращалось, потом стало стихать и угасло вместе с его улыбкой. Паша выставил вперед руки. Выражение его лица внезапно стало ужасным — недоуменным и жестоким, но тем не менее несущим и печать скорби.
— Совершенно не важно, — пробормотал он, — захотите ли вы этого вообще. Ведь я слаб… слишком слаб, и моя кровь слишком жидкая, чтобы делиться ею более чем с одним.
Он вцепился в рубашку лорда Рочестера и разорвал ее, обнажив его грудь, а потом очень осторожно провел на ней ногтем тонкую линию, окрасившуюся рубиновым цветом. Потом он взглянул на Роберта.
— Отправляйтесь вместе с лордом Рочестером, — приказал он. — Разберетесь во всем, насколько сможете. И, Ловелас…
Он улыбнулся.
— Я желаю вам всяческой удачи.
Он умолк, и Роберт слышал теперь только ритмичные удары, сильные и глубокие, сотрясавшие, казалось, все вокруг него, напоминавшие удары сердца. И в то же мгновение все его чувства охватило изумительное, звенящее золотым звоном, невыносимо сладостное наслаждение. Ровную, не ослабевавшую пульсацию этого звона он ощущал всем своим нутром. Потом он услышал вопль, ворвавшийся в его сознание сильными приливами восторга и боли, и все помещение тоже, казалось, мелко дрожало под напором этого вопля и окрашивалось все более усиливавшимся красным светом. Вопль на мгновение стих и возник снова, но теперь он странным образом изменился, став криком почти ничем не омраченного экстаза. Роберт посмотрел туда, где лежал лорд Рочестер, распростертый под Пашой, который припал к его телу, словно набросившийся на жертву зверь. Он рвал и терзал его грудь, пока не содрал с нее всю плоть. Под голыми раздвинутыми ребрами обнажилось сердце. Оно еще сокращалось, но очень слабо. Его медленный, слабый ритм опустошил разум Роберта, в нем ничего не осталось, кроме золотого звона наслаждения и боли. Сердце остановилось, и боль в желудке Роберта стала невыносимой. Он с нетерпением ждал возобновления сердцебиения. Он знал, что именно сдерживает возвращение сердца к жизни. И вот сердце дрогнуло, сначала очень медленно, и это был удар сердца вампира. Сердце забилось вновь. Теперь Роберт не сомневался, что это сердце лорда Рочестера, заново рожденное, ставшее другим. И еще раз вокруг них все изменилось: золотые и красные краски стали тускнеть, сменяясь черными. Лорд Рочестер пошевелился и стал подниматься на ноги. Он был запачкан запекшейся кровью, но Роберт едва видел его. Взгляд застилал туман, боль в животе была невыносимой. Чем более ускорялось сердцебиение Рочестера, тем эта его боль отдавалась глубже и глубже, пока все вокруг не стало наконец совершенно черным и Роберт вообще перестал что-либо чувствовать.
Только спустя неделю, уже подъезжая к Дептфорду, Роберт вспомнил, где он прежде слышал о докторе Ди. Это было во время встречи отца в доме… Роберт закрыл глаза. Мистер Обри — так звали хозяина того дома. Он обнаружил труп мистера Йорка, и он же говорил тогда о докторе Ди. Роберт забыл, в связи с чем упоминалось это имя. Он помнил очень смутно, что было холодно, что он стоял на коленях на мерзлой земле, приложив ухо к оконной раме, — вспомнить что-то еще никак не удавалось. Но в тот день обсуждалось что-то важное — что-то такое, чего не осталось в памяти…
Роберт уже готов был отказаться от разрешения своих сомнений, если бы внезапно не изменилось направление его мыслей. Он знал, что у отца к мистеру Обри было дело, связанное с целым рядом убийств — убийств, совершавшихся в местах, на которых лежала печать древности. Он вспомнил слова Паши о том, что доктор Ди верил в существование невидимых лучей, вдоль которых языческие жрецы строили свои храмы. Мог ли такой луч связывать и те убийства? Не совершались ли эти убийства, чтобы пробудить скрытое могущество такого луча? Роберт решил, что отец должен был по крайней мере подозревать такую связь, потому что ожидал убийств в Олд-Саруме и Стонхендже. Кто еще мог быть его советчиком в таком деле, если не мистер Обри, собиратель древностей Уилтшира? А если это так, то что еще может знать мистер Обри?
Роберта так заинтриговал скрытый смысл этого вопроса, что он решил отправиться в Уилтшир немедленно. Но потребовалось не так уж много времени, чтобы понять, что осуществление задуманного может быть сопряжено для него с множеством трудностей. Торопясь оставить Дептфорд, он быстрым шагом направился к набережной и, только оказавшись на ней, обнаружил, что почти все причалы пусты. За наем лодки с него запросили непомерно громадную плату. Даже когда он дал согласие, возможность заработать огромную сумму не смогла разогнать признаки страха на лице лодочника. И чем ближе лодка подходила к Лондону, тем сильнее трясло лодочника, тем больше бледнело его лицо. Вскоре Роберт услышал громкий рев, доносившийся с реки впереди по ходу лодки. Он сообразил, что это шум потоков воды, рвущейся сквозь арки Лондонского моста, — звук, который он прежде никогда бы не смог услышать, потому что обычно его перекрывал шум самого города. Только после этого он начал осознавать, каким тихим стал Лондон, распластавшийся на берегу словно поверженное животное, неподвижное, скованное предсмертной агонией. Ни в домах, ни на улицах не было, казалось, ни души. Ничто не нарушало тишину, кроме редких, доносившихся издалека воплей.
Выйдя на берег на Ботольфском причале, Роберт нашел воздух отвратительным, пропитанным сладковатым запахом гниения, который становился все более тяжелым по мере удаления от Темзы. Зная, что искать наемный экипаж бесполезно, он торопливой походкой шагал по пустынным улицам, плотно прикрывая рот и нос платком. Зловоние запустения, которое ему запомнилось с той поры, когда он блуждал в предместье Сент-Джайлз, распространилось теперь по всему городу. Словно пятнами ядовитых красных водорослей, почти каждая дверь была отмечена крестом, а тут и там валялись гробы и кучи мертвых тел. Почти не было признаков того, что кто-то еще оставался в живых. Между камнями мостовых пробивалась трава. Весь Лондон, казалось, был оставлен умирать. И если сейчас умирает Лондон, думал Роберт, то недалек час гибели и целого мира.
С этими мыслями в голове он дошел до Гайд-Парка и не очень удивился, обнаружив временный военный лагерь, перегородивший дорогу, которая вела на запад. Тем не менее он приблизился к заграждениям, но, когда солдаты услышали о цели его путешествия, они рассмеялись ему в лицо, качая головами. Король, сказали они ему, устроил себе резиденцию в Солсбери, и беженцев из Лондона там не особенно жалуют. Роберт мысленно выругался в адрес лорда Рочестера. Будь он в Лондоне, не возникло бы никаких проблем, потому что лорд без труда мог вытребовать пропуск. Но лорд Рочестер, не желавший терять место при дворе, продолжал служить во флоте, хотя и поклялся, когда они расставались в Амстердаме, что возвратится на твердую землю так скоро, как сможет. Роберт посмотрел на заграждения разочарованным взглядом. Выходит, недостаточно скоро, подумал он. Он обернулся на Лондон, тихий и ужасно спокойный, как труп в склепе. Похоже, очень и очень не скоро.
И даже кляня себя за то, что вернулся в город, он не забывал о причине, которая вынудила его приехать. Повернувшись спиной к заграждениям, он побрел обратно в тишину и зловоние гибнущего города. Сент-Джеймсский парк, недавние охотничьи угодья прекрасных дам и остроумных молодых людей, лежал заброшенным, поросшим сорняками. На аллее Мол не было видно ни одного всадника. Даже дом Годолфина, хотя на нем и не был намалеван красный крест, выглядел зараженным самой атмосферой запустения. Едва войдя внутрь, Роберт внезапно содрогнулся от страха, вообразив, что Миледи тоже сбежала. Но в душе он не мог в это поверить. Дело ли вампиров бежать из угодий смерти? Он позвал ее по имени. Никто не ответил ему. Дом наполняла гнетущая тишина, и единственным признаком движения был танец пылинок в пробивавшихся сквозь занавешенные окна лучах света. Роберт позвал снова. Все та же тишина. Он стал бегать по коридорам, выкрикивая имя Миледи всякий раз, как открывал очередную дверь, и понимая, что с каждым новым выкриком в его голосе усиливаются нотки отчаяния.