Избавитель
Шрифт:
Посторонний звук где-то чуть позади слов, оборвал представление…
Серафим проснулся в узкой и длинной как коридор комнате с одним окном, выходившим на пустырь. Он лежал, прислушиваясь к тишине, которая продолжала что-то говорить, что-то смутное, извилистое, что он знал и с чем когда-то жил.
Он привстал. Он все еще был во власти какого-то заблуждения, от которого не мог освободиться. Все вокруг было смутно, сомнительно, тревожно.
Как будто та же комната и другая, освещенная скудным светом. Он медленно и неожиданно осознал, что
Заскрипела калитка. Хрипло залаяла собака.
Серафим сунул листок в карман.
В комнате царили полумрак и тишина. Одна ставня была закрыта, другая едва заметно покачивалась. За окном все еще шел дождь.
— Кого-то принесло?.. — Из-за ширмы вышла Ксения в ночной рубашке, волосы распущены, прядями они спадали на ее обнаженные плечи.
— Открывай, свои… — прокричал кто-то за дверью.
Ксения выдвинула засов. Боком в полуоткрытую дверь протиснулся незнакомец в синем кителе с золотыми пуговицами.
— Тебе опять заказное письмо пришло, вот я и ухватился за случай зайти…
— А ты теперь почтальоном работаешь?..
— Да нет… — Поискав глазами, куда бы сесть, Инспектор вытащил из кармана платок, утер мокрое лицо, шею, вскользь огляделся. Потертый, тускло мерцающий шкаф, этажерка, швейная машинка, лестница на чердак, часы с гирями, отрывной календарь, в простенке между окнами портрет Пушкина, вышитый нитками мулине, стол, на столе блюдце с недопитым чаем. Взгляд его соскользнул вниз и в сторону и наткнулся на Серафима. Кровь бросилась ему в лицо.
«Это еще кто?..» — Случайности перспективы и освещения мешали ему рассмотреть незнакомца.
— Вы, собственно говоря, кто?..
— А вы?.. — Серафим встал, не чувствуя ног и руки как будто от плеч отваливались. Спал он плохо, всю ночь ворочался, постель казалась жесткой, и одеяло сползало на пол.
— Это наш инспектор… — Ксения вышла из-за спины незнакомца.
— Очень приятно…
— Погода просто на удивление… — Ксения вскинула руки перед зеркалом, собрала волосы в узел.
— Что верно, то верно, как перед потопом… — Инспектор нервно зевнул.
— Да вы присядьте… — Серафим подвинул инспектору стул. Инспектор сел.
— Так, фамилия, адрес, где проживаете, род занятий…
— Инспектор, позвольте мне объяснить…
Обмахиваясь платком, Инспектор слушал Серафима и посматривал на Ксению. Ксения ему нравилась, хотя о ней и рассказывали такие вещи, что голова шла кругом…
После смерти отца Инспектор жил один. В пустоте двух комнат было скучно и тихо и он завел птиц. Птицы немного понимают тоску. Вернувшись с дежурства, он кормил птиц и час или два сидел у окна, вслушиваясь в паровозные гудки и с тоской поглядывая то на грязь под окнами, то на сизый забор, то на редких прохожих, которые за 40 лет не стали ему ближе.
По ночам он долго не мог заснуть, его мучила бессонница. Заунывно поскрипывали, хлопали ставни, гулко лаяли собаки, падали звезды. Засыпал он только под утро, кутаясь в теплую тесноту сна. Во сне он шептал для себя что-нибудь опухшими детскими губами или вдруг просыпался от сонного удушья, цепляясь руками за подушку. За окном летали сухие трупики листьев, сорванные с Иудина дерева, или тополиный пух, как хлопья снега. Иногда листья залетали и в его комнаты. Он сохранял их.
Тянулись осень, зима. Весной он ненадолго оживал от безнадежности, а летом потел и мучился от жары. И снова подступала осень. В такой рассеянной жизни проходила его жизнь, грустно и жалко.
Инспектор невольно вздохнул, нагнулся, поднял с пола сухой, сморщенный лист, погладил его, понюхал, ощущая запах увядшей жизни. Взгляд его затуманился, когда он увидел Ксению. Уже взошло солнце. Вся в солнце и в паутине бабьего лета она стояла перед ним…
Замутилось все, закачалось вверх-вниз, поплыло, лицо Серафима, его воздетые руки.
— Впрочем, это личное, ну, вы понимаете… — Серафим рассмеялся, чтобы разрядить обстановку, вполне безобидно, однако инспектор по-своему истолковал его смех.
«И что она в нем нашла?..» — Ослабив галстук и ворот пропитанной потом рубашки, Инспектор скосил глаза. За ширмой почудилось движение. Он увидел край тахты, смятую простынь…
— О личном поговорим в другом месте… — Инспектор встал. — Я пришел не для того, чтобы посмотреть, как вы разыгрываете комедию… — произнес он сдавленным голосом.
— Вы меня неправильно поняли… — Серафим взглянул на Инспектора. Лицо его подергивала судорога. В углу правого глаза собралась мутная капля воды…
В дежурную комнату вошел офицер, высокий блондин в круглых очках. Не раздеваясь и не глядя на Серафима, он сел, порылся в ящиках стола.
— Погода просто ужас… и когда это кончится…
— По радио только что говорили, что в субботу… — отозвался сержант, белесый, худой, узкоплечий.
— По радио чего только не говорят… так, что тут у нас…
— Это недоразумение… — Бледный, небритый с взъерошенными волосами Серафим перевесился через окно перегородки.
— Секунду… я вам сочувствую, но все по порядку… итак, фамилия, адрес, где проживаете, род занятий… — Офицер поднял голову.
— К сожалению паспорта у меня нет…
— Так, ясно, паспорта у вас нет?..
— Вы допрашиваете меня, как будто я на подозрении…
— Вы на подозрении… и вы об этом знаете…
— Да, но… — Серафим порылся в карманах, нащупал замусоленный листок, порванный на сгибах, машинально развернул его.
«Вот черт…» — В каком-то затмении Серафим смял листок и сел.