Избавление
Шрифт:
— Пускай об этом позаботится Игнат, ан ведь обязан приданое для Верочки выделить, а мы востребуем!.. Мы вроде бы поладили, помирились со сватом после того… Помнишь? И надо бы теперь для общей гласности и для крепости собраться нам и чекалдыкнуть. Наскреби–ка в своем загашнике на четвертинку.
— Не дам ни медного гроша. У тебя только и на уме выпивка.
— Без этого не обойтись. Случай–то — просто праздник. Обоюдно сошлись, и внучка нам привезут, нового мужика в дом — эге, как заживем!
— Больно прыткий. Уже и внучек, и мужик в доме…
— Будет. Все
— Не загадывай, говорю, — перебила Аннушка.
— И потолковать с тобой нельзя, прикинуть умом, — отворачиваясь, буркнул Митяй и поглядел в окно: — Вон Игнат по этому же поводу идет. Сейчас потолкуем вдосталь, погоняем чаи. Оживи–ка самовар.
Но Игната вовсе не это заботило, и, едва переступив порог, он забушевал:
— Спотыкаемся мы. Теперь бы в гору подниматься, ан нет: обкрадываем землю, обкрадываем самих себя. И все по одной причине: не мое, не родное, значит, давай руби, разбазаривай, изничтожай… Конечно, вроде бы чужое, а поглядеть: ведь наше… и губим. А схлынет военная лихорадка — тужить будем.
— Пошто, сваток, гуторишь? Не пойму, кого какая лихоманка трясет. Мы вот с Аннушкой кумекаем о свадьбе Алешки с Верочкой. Ведь приспичило…
— Само собой, — отмахнулся Игнат. — Но горячку пороть не след… Ну, посуди сам: какая может быть свадьбы, когда они на фронте и врага еще надо доконать. Я о другом пекусь. Ну, скажи, на что это похоже?.. Сады рубим, старый оголили, так за новый взялись. Нет бы ограничиться одним кустарником, шут с ним, куда ни шло, так запрета не дали, взялись и за яблони, за груши, за белые березы…
— Топиться нечем, — посомневался Митяй, хотя его и раньше, еще прошлой зимой, коробило, когда уничтожали яблони в артельных садах. Он уже порывался однажды схлестнуться из–за этих яблонь с председателем колхоза Лукичом, да толку никакого, лишь себе навредил, вызвав недовольство председателя. Из района на машинах нагрянули за дровами, деревья–то дармовые… Пытался пожаловаться в милицию, не помогло. Оказывается, распоряжение рубить сады было дано РИКом, председателем Шурыгиным… — Вот те и жалуйся! А на кого и кому? — развел руками Митяй, разделяя, конечно, гнев Игната.
— Значит, будем сидеть сложа руки и потакать безобразиям?
— Временно это, по случаю бедствия войны, когда и с хлебом и с дровами туго.
— А потом?
— Потом посадим саженцы, года через три–четыре будут плодоносить молодые деревья.
— Не тешь себя, сваток. Что упадет, то не встанет. Когда–то ждать, а пока можно защитить и остатние деревья.
— Каким манером?
— Запрет наложить. Вплоть до привлечения к суду.
Митяй почесал за ухом.
— Но ведь топиться надо, обогреваться. Не будешь в стылых да промерзших избах зимовать. Надо входить в положение.
— Какое положение? — не переставал кипеть Игнат. — Ты срубил хоть одно дерево? Срубил, спрашиваю?
— Ну, а ежели бы срубил, то и меня в суд потянешь? Хорош сваток!
— То–то и оно, что твоя рука не поднимется с топором на яблоню. А почему другие произвол
— Как его навести, сваток? — участливо спросил Митяй. — В чем нужна моя подмога?
— Давай сообща, — проговорил Игнат, присаживаясь к столу.
Скоро они пили чай, обливаясь потом, Игнат расстегнул ворот рубашки, оголив волосатую грудь. А Митяй накинул себе на грудь полотенце, то и дело вытирал лицо, шею.
Посидели молча.
— Ну и что надумал? — приподымал голову Митяй.
Игнат уклончиво качал головой и от мучимых раздумий то и дело отпыхивался.
В тот вечер они многое перебрали в уме: то собирались жаловаться районным властям, то порывались добровольно караулить сад, чтобы сберечь оставшиеся яблони от порубки…
— Обратаем. Взнуздать надо ретивых и охочих до обчественных полешек, — уходя домой, ворчал Игнат.
— Мы им учиним оказию, учиним, — поддакивал Митяй, провожая до калитки свата.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Справляли свадьбу.
Молодожены — Алексей и Верочка — селились пока порознь в отдельных комнатах и даже в разных концах болгарского городка и перед самой свадьбой дня два не виделись, будто давая отстояться чувствам в ожидании того часа, затаенного, чего–то обещающего в своей жданности и пугающего обоих, а больше невесту, неизбежного в своей сбытности и, ковечно, счастливого, когда жених навсегда привезет молодую жену к себе…
Ехали на свадьбу в легковой машине. Чинно и осанисто, хотя и чувствуя себя как–то неловко, совсем непривычно, восседал на заднем сиденье Алексей, рядом — Верочка. Она укромно переживала свое счастье прижималась к нему, старалась заглянуть ему в глаза. И он тоже улыбался. Лишь порой они обменивались словами.
— Какая погодка чудная выдалась, — замечала Верочка.
— Настоящее бабье лето. Вон даже паутина плывет.
— Где, где? — встрепенулась Верочка и, увидев плывущую прямо на машину длинную прядь паутины, хотела поймать, высунула из бокового опущенного стекла руку, но Алексей легонько отстранил ее, сказав:
— Осторожнее, может встречная машина попасться.
— И в нашей Ивановке сейчас погода стоит, теплынь, и небось плывут паутины… — Верочка взгрустнула, вспомнив Наталью. "Узнают и попрекать будут: как же это я дорогу перешла ей? — подумала она в который раз. Может, сошлись бы еще они". Но внутренне она понимала, что с совестью своей не была в разладе, верила в свою правоту: и родной сестре не уступит Алексея, а Наталья все–таки ей неродная. Порывалась с Алешкой об этом поговорить, а язык не поворачивался, будто онемел. Да и просто неудобно, совсем непристойно затевать разговор о Наталье: зачем же бередить ему рану?