Избранное: Динамика культуры
Шрифт:
Живые люди могут не только случайно подсмотреть, как живут духи, но и иметь с ними более тесные контакты благодаря посредничеству тех, кому выпало собственной персоной посетить мир мертвых. Проф. Зелигман пишет: «Есть лица, которые уверяют, что им случалось быть на Туме и возвратиться в мир живых» {255} . Люди, наделенные такой способностью, – вовсе не какие-то исключительные, это могут быть и мужчины, и женщины, хотя, конечно, кто-то из них более известен своими способностями, чем другие. В Омаракане, деревне, где я жил, самой известной персоной, обладающей такой способностью, была женщина, Бвоилагеси, дочь покойного вождя Нумакалы, брата и предшественника нынешнего вождя Омараканы То’улувы. Она в прошлом была на Туме и впоследствии продолжала посещать этот остров, встречаясь с балома и разговаривая с ними. Это она «принесла» с Тумы песню балома, которую часто поют женщины в Омаракане.
255
Seligman C. G. Op. cit. P. 734.
Кроме
256
Подобные песни «приносили» с Тумы и другие люди.
Два моих информатора утверждали, что приписывание себе способности бывать в мире балома, скорее всего, является ложью. Первый из них, Гомайа, юноша из деревни Синакета, расположенной в южной части острова, сказал, что из лиц, путешествующих на Туму, более других заслуживает внимания некий Митакаи’ио из Обураку; однако тут же добавил, что и он тоже болтун. Митакаи’ио обычно хвастал тем, что путешествует на Туму, чтобы там наесться: «Мне хочется есть, и я иду на Туму; там много еды: зрелые бананы, клубни ямса и таро – все готово, только ешь; есть и рыба и свинина; сколько угодно орехов арековой пальмы, бетелевого перца; каждый раз, когда я бываю на Туме, я объедаюсь». Нетрудно понять, как эта картина действовала на воображение туземцев, как она повышала престиж хвастуна и возбуждала зависть у тех, кто жаждет подобных ощущений. Самым распространенным проявлением амбиции и честолюбия аборигенов является хвастовство по поводу еды. Но простолюдин – если у него оказывается слишком много еды или слишком хороший огород, да еще если к тому же он любит похвастать этим перед другими и выставляет напоказ свое богатство, – рискует жизнью.
Гомайа, которому не нравилось хвастовство Митакаи’ио, начал доискиваться истины. Он обещал: «Я дам тебе фунт, если ты возьмешь меня на Туму». Однако тот был готов удовольствоваться более скромной платой. «Твои родственники очень хотят встретиться с тобой; они хотят тебя увидеть; дай мне две плитки табака, я пойду туда и отдам им табак. Твой отец видел меня; он сказал: “Принеси табака от Гомайи”». Митакаи’ио не очень торопился взять Гомайу с собой в мир мертвых. Хотя тот вручил ему две плитки табаку, но выкурил его сам хитрец. Когда Гомайа это обнаружил, он страшно возмутился и стал еще настойчивее требовать, чтобы Митакаи’ио взял его на Туму за обещанный фунт (но отдать деньги обещал только после возвращения). Тогда Митакаи’ио достал для него три вида листьев и наказал натереть ими все тело, а также посоветовал выпить некую микстуру. Гомайа выполнил все предписания, потом лег и заснул, но так и не попал на Туму. Это усилило его скепсис, но Митакаи’ио, хоть и не получил обещанный фунт, спас свой престиж.
Тот же Митакаи’ио разоблачил однажды другого путешественника в загробный мир. Это был давний его соперник, Томвайа Лакуабуло, человек, о котором Митакаи’ио часто отзывался презрительно. Они решили, наконец, устроить проверку.
Томвайа пообещал добраться до Тумы и принести оттуда что-нибудь в доказательство, что он там был. На самом же деле он пошел в заросли и на участке, принадлежавшем Моураде, токараивага валу (вождю деревни) Обураку, украл связку орехов бетеля. Затем он съел эти орехи, оставив один на потом. Вечером он сказал жене: «Положи мою циновку на топчан; я слышу песню балома; скоро я присоединюсь к ним, я должен прилечь». Потом он начал петь. Собравшиеся в доме слышали это пение и говорили друг другу: «Это поет один Томвайа и никто больше». Они сказали ему это наутро, но он возразил, что этого не могло быть, так как пели многие балома, а он пел вместе с ними.
Рано поутру Томвайа положил в рот оставленный орешек, вышел из дому и закричал: «Я был на Туме; я принес оттуда орешек». Это произвело на всех огромное впечатление, но Моурада и Митакаи’ио, которые бдительно следили за ним прошлым днем, знали о краже и разоблачили ее при всех. С того времени Томвайа перестал болтать о путешествиях на Туму.
Я записал этот рассказ так, как услышал его от Гомайи, и в точности воспроизвожу его здесь. Следует все же учитывать, что туземцы часто в своих рассказах теряют верную перспективу. Вполне возможно, что мой информатор соединил в одном рассказе несколько различных событий. Так или иначе, мне удалось понять то, что было главным в данном случае, а именно психологическое отношение туземцев к «спиритизму», то есть спорадический скепсис немногих индивидов и устойчивость веры большинства. Из этих рассказов, кроме того, вытекает, что главным мотивом всех путешествий на Туму является материальная выгода. На это также обратили внимание мои скептически настроенные информаторы.
Несколько иной формой общения с духами являются кратковременные нервные припадки, во время которых люди разговаривают с балома. Я не могу даже примерно определить психологические или патологические основания этого явления. Я познакомился с ним, к сожалению, довольно поздно, уже под самый конец моего пребывания на острове. Это произошло случайно, за две недели до моего отъезда. Однажды утром я услышал громкие и, как мне показалось, раздраженные восклицания на другом конце деревни. Почувствовав, что можно раздобыть очередной социологический «документ», я спросил у находившихся в моей палатке туземцев о причине этих криков. Они мне сказали, что это Гумгуйа’у, человек рассудительный и спокойный, разговаривает с балома. Я поспешил в его хижину, но пришел уже слишком поздно, мужчина лежал изможденный на своей лежанке и, по-видимому, спал. Этот случай не вызвал никакого замешательства в деревне, поскольку, как мне сказали, разговоры с балома – дело вполне обыкновенное для Гумгуйа’у.
Этот разговор, вероятно, был очень оживленный. Гумгуйа’у говорил громко, повышенным тоном, а то, что он говорил, звучало как обвинительный монолог. Разговор, вероятно, шел о ритуальной регате, которая состоялась двумя днями раньше. Такие регаты организуются всякий раз, когда завершается постройка новой лодки. В обязанность вождя, являющегося организатором регаты, входит приготовление большого сагали (ритуального угощения), необходимой части торжества. Балома заинтересованы в этом празднике и строго следят за тем, чтобы пищи было вдоволь, хотя неясно, какую выгоду и каким образом они извлекают из этого. Они чувствуют себя очень обиженными, если заметят какой-то недостаток, вызванный то ли нерадивостью вождя, то ли просто неблагоприятным стечением обстоятельств. Независимо от того, виноват организатор ритуала или нет, балома делают ему строгий выговор. Так было и в этом случае, духи пришли к Гумгуйа’у, чтобы выразить ему свое неудовольствие, вызванное слишком скромным количеством продуктов во время обряда. Организатором регаты был, конечно, То’улува, вождь Омараканы.
По-видимому, сновидения также играют определенную роль в контактах между балома и живыми людьми. Чаще всего балома являются во сне близким родственникам, которых не было в деревне в момент смерти, чтобы уведомить их о своем переходе в загробный мир. Случается также, что балома навещают во сне женщину и сообщают ей, что она вскоре забеременеет. Особенно часто умершие навещают своих близких в сновидениях во время ежегодного праздника миламала. В первом из этих случаев (когда умерший оповещает отсутствующих родичей и друзей о своей смерти) сновидение объясняется довольно свободно и трактуется «символически» – подобным образом интерпретировали сны люди всех цивилизаций на протяжении всей истории. Однажды довольно большая группа юношей из Омараканы отправилась работать на плантации в Майлн Бэй на самой восточной окраине Новой Гвинеи. Среди них был Калогуса, сын вождя То’улувы, был также Гумигава’иа из Омараканы. В одну из ночей Калогусе приснилось, что его мать, пожилая женщина, одна из шестнадцати жен вождя, ныне живущая в Омаракане, пришла к нему, чтобы рассказать о своей смерти. Юноша был безутешен и, оплакивая мать, не скрывал своего горя (эту историю я слышал от одного из его товарищей). Все знали, что «в Омаракане что-то должно произойти». По дороге в родную деревню юноши узнали, что умерла мать Гумигава’иа, и это их совсем не удивило, так как они увидели в этом объяснение сна Калогусы.
Теперь пора рассмотреть природу балома и его соотношение с коси. Из чего они состоят, из одной и той же субстанции или из разных? Это тени, духи, или же их можно наблюдать как нечто материальное? Туземцам можно задавать любые вопросы такого типа. Самые умные из них без труда понимают, о чем идет речь, и в разговоре с этнографом проявляют незаурядную интуицию и заинтересованность. Однако такие диспуты укрепили меня во мнении, что постановкой таких вопросов мы отдаляемся от сферы верований и вступаем в мир определенных представлений, совершенно оторванных от веры. В этой области туземец скорее мыслит, чем верит, но к своим мыслям он относится не слишком серьезно и совершенно не заботится о том, ортодоксальны ли его рассуждения. Только исключительно умные индивиды углубляются в рассмотрение этих проблем, высказывая при этом свое личное мнение, а не общепризнанные положения. Ни в словарном запасе, ни в понятиях даже самых умных аборигенов нет ничего, что хотя бы приблизительно соответствовало тому, что мы называем «сущностью» или «субстанцией». У них есть только слово у’ула, обозначающее примерно то, что выражается терминами «причина», «начало».