Поеду в деревню. Наймусь в пастухи.Мне радостны вздохи коровьи,и скромный обед у ленивой реки,и запах земли и моркови,и встреченный у родника человек,и сладость рыбацкого дыма,и стрекот косилки по пьяной траве,и дождика тёплое вымя.Счастливый удел – ничего не желать,любя эти тропки копытьи,и в небо глядеть, и травинку жевать,и делать без спешки открытья…И пар поднимается с мокрой земли.И ТУ протурбинил над лугом…И молча внимают коровы моиего остывающим звукам…
В голодный год
Военный год. Ни дать, ни взятьни шкуры, ни мосла…Но поросёнка как-то матьс базара принесла.Мы ликовали, я и брат.Мы прыгали, смеясь.Сосед-рыбак был тоже рад,Кричал: «Вот это язь!»А я топчан отвоевал,чтоб ближе быть к нему.И Борькою его назвал,не знаю, почему.Он по утрам меня будили почесать просил.И я гулять его водили на руках носил.Он всхрюкивал на зов «Борь-Борь…».Совсем не ведал зла.Но тут простуда или хворьсердешного нашла..Я рвал ботву ему, чтоб мять,готовить на плите…Но, видно, чтоб его поднять,харчи были не те…Он стал невесел, плохо рос,худел день ото дня.И о его судьбе вопросрешился без меня…Была голодная зима,суровый год войны.Но стали наши закроманеслыханно полны.В кадушке, старой и большой,от днища на вершок,лежал с отторгнутой душойболезный мой дружок.И был растерзан он, разъятна тонкие куски.И говорил мне старший брат:«Ну что, малыш, раскис?Смотри, какой устроим пир!Бери себе шматок!»Но я-то знал, что этот мирпредательски жесток.Я часто вскрикивал в ночи.Мне снился длинный нож.На тёплой бабкиной печименя трепала дрожь.Лечила бабка на углях,чтоб порчу всю отвесть.И врач смотрел. А я всё чах,отказывался есть…И кадку жуткую потомубрали из сеней.И говорили шепоткомо том, что было в ней.
Память
В квадратном пыльном маленьком сарае,на время отведённом под жильё,от малярии долгой умираю.И надо мной – одно лицо твоё.Одно лицо. Да потолок и стены,которые в разводах дождевых.И по нему скользят тревожно тенипредчувствий и отчаяний твоих.А я в себя вбираю, обессилив,негромких слов врачующую связь:ты мне слагаешь сказку о России,о пензенской земле, где родилась…Туда хочу. Лицо твоё двоится.Ты шепчешь: «Будешь, сыночка, в раю.Там яблоки, всё яблоки и – птицы».Я понимаю: это в том краю,в России. «А зачем же плачешь… мама:Мне только… жарко… Ты мне … говори…»На юге умираю Казахстана.И надо мной лицо твоё парит.И до сих пор. Тревожно мне и странно.В горячечной, нестойкой тишинета давняя, не нынешняя мамаявляется, печальная, ко мне.Могу ли я назвать тебя старушкой,когда в лихую пору, в забытьивсплывают над измятою подушкойглаза, которым нет и тридцати…
Весть о победе
Мальчишку распирает вестьи не даёт ему покоя.Какая радостная честь –нести известие такое!Весть колокольцем бьётся в нём.Он всем готов её поведать.И он стучится в каждый дом:«Победа! Слышите? Победа!»И льются семьи из ворот –в улыбки, слёзы и объятья.И возникает хороводиз обновлённых лиц и платьев.И появляются на светприбережённые сквозь годыюбчонки под весенний цвети туфли довоенной моды….И через праздничный содом –ликующий мальчишка малый.Как будто он, как будто онустроил праздник небывалый!
Плач
Не горек плач от детских неудач.Светла, нетяжела слеза при встрече.Но страшно слышатьженский громкий плач,когда от слёз и голоса – не легче.Когда не отогнать кошмара сна.Когда уже нельзя переиначить…Так плакатьможет женщина одна.Я с детских лет страшусь такого плача.И слышу до сих пор издалека.И женщина в снегу, полураздета.И нервно сотрясается рука,зажавшая армейскую газету…
Земля
Пассажирский салон.А за тонкой обшивкойсквозь прозрачность сентябрьскуюатмосферынезнакомо-знакомо,пестро и обширнопроступает Земля.В капиллярах и нервах.И молчит.И морями глядит настороженно.И огромно, и мудрочто-то решает.И вздуваются горные цепи, похожиена извилины мозгабольших полушарий.
«Вершатся дерзкие дела…»
Памяти Владимира КОМАРОВА
Вершатся дерзкие дела.Но нет гарантий от несчастья…Вот сына возвратит Земляв свои смертельные объятья.И миллионно вспыхнет крик.Планета заскорбит по-русски.И чьё-то сердце в этот мигне выдержало перегрузки.И чей-то плач.И чей-то стон.Как трудно эту ночь осилить!И медленно восходит оннад опечаленной Россией…И сквозь бессонницу скорбей,став за ночь собранней и строже,дорогу выберут себемальчишки –взлёт его продолжить…
«Земля во власти ожиданья чуда…»
Земля во власти ожиданья чуда.И странно,и кощунственно почти,что посреди предпраздничного гудалежит больной.Его нельзя спасти.Что кто-то погибает на заданье.Что кто-то под колёса попадёт.И что под чьи-то горькие рыданьябожественно приходитНовый год.
Сердце
Неудержим, как горная река,он времени не знал в себя вглядеться.И, почитай, почти до сорока,смеялся он:«Оно какое – сердце?»Но в яростной дискуссии однойон ухватился за сердце рукою.Пол ускользал, туманилось окно.И мысль взошла:«Так вот оно какое!»
«Состарилась у гроба: слёзы душат…»
Состарилась у гроба: слёзы душат,а следом – безразличье настаёт.А давний друг – тоскливо равнодушен.Не зная, что сказать, кепчонку мнёт.Он неприязнь к обряду не скрывает.Уж этот ему траур! Этот плач!..И вот уже трясётся на трамвае –не опоздать бы на футбольный матч…Конечно, много мёртвому не нужно…Кепчонку скинь на несколько минут…Но если это называлось дружбой –то что ж тогдапредательством зовут?..
Папы
Как хрупко тельце сына моего!Как тянется к защите он, доверчив,от холода, от боли, от всего,что страхом надвигается на плечи!А мы вот уезжаем.Много раз.От маленьких ласкающих ладошек,От тёплых щёк.От любопытных глаз.От смеха Ленок, Димок и Алёшек.Чтоб где-то там, за тридевять земель,такую нежность ощутить внезапно,такую грусть –что можно онеметь,не ринувшись на юг или на запад…Бежит за ворот мокрая вода.Деревьев не видать за мокрым дымом.Но папы возвращаютсявсегдаи к Ленкам, и к Алёшкам и к Вадимам.Огни, огни. В горах и в городах.Бессонниц много есть на белом свете.Да, папы уезжают иногда –чтобы понять,как дороги им дети.