Избранное
Шрифт:
— Заплатите мне, — ответила женщина мягким, почти вкрадчивым тоном. — Я пришла потребовать у вас долг.
— Долг? — В голосе Вальтоура звучало искреннее изумление. — Какой долг, сударыня, какой долг?
— Я пришла получить то, что причитается моему мужу, — сказала женщина. — Ему не оплатили ни одного стихотворения, включая и напечатанные у вас в журнале. Мы вчера подсчитали, их всего сто семь. Кроме того, вы должны заплатить ему за статьи, а их тридцать четыре. Мы с мужем обратились к сведущему человеку, и он сказал, что по самым низким расценкам автору причитается по пятьдесят крон за стихотворение
Вальтоур долго молчал, словно онемев.
— Счет у вас с собой? — спросил он затем.
— Нет, счет мы не составляли, но это ничего не меняет, ведь я могу расписаться на квитанции.
— Вы пришли сюда требовать гонорар с согласия мужа?
— Что вы имеете в виду? — Гостья слегка повысила голос. — Или вы думаете, что я делаю это за спиной у мужа?
— Нет, голубушка, такое мне и в голову не приходило. Но… почему же он сам не пришел?
— Потому что ему нужен покой, чтобы заниматься творчеством! — отрезала женщина. — Нельзя допустить, чтобы знаменитый поэт, получающий стипендию по самой солидной статье бюджета, ходил и собирал причитающиеся ему деньги!
— Совершенно верно! Вы прекрасно изучили своего мужа, — сказал Вальтоур учтиво. — Тем не менее здесь речь идет о досадном недоразумении. Никогда не было уговора о том, чтобы выплачивать вашему мужу гонорар за стихи или статьи о вегетарианстве и чесноке. Опубликование их в нашем журнале вместе с фотографиями автора было не более чем дружеской услугой, нам хотелось порадовать поэта и обратить на него внимание читателей. Но о гонораре ни разу не было сказано ни слова…
— Не может быть! Ни слова о гонораре? — возмутилась фру Эйлифс.
— Ни слова, — повторил Вальтоур и призвал меня в свидетели — Ты слышал когда-нибудь, чтобы Арон Эйлифс хоть словом обмолвился о гонораре, когда заходил сюда и просил что-нибудь напечатать?
— Нет, — пробормотал я.
— Разве у тебя не сложилось впечатления, что он признателен и благодарен нам?
— А как же, — буркнул я.
— Говорил он тебе когда-нибудь, что «Светоч» должен оплачивать его досужее самовыражение?
— Он только просил три экземпляра журнала.
— И всегда их получал, — сказал Вальтоур, вновь обращаясь к женщине. — Вы только что упомянули о восемнадцатой статье бюджета, сударыня, но уж не думаете ли вы, что ваш муж впорхнул туда самостоятельно, словно ангел? Ему следовало бы знать, что именно с моей подачи он прошел по восемнадцатой статье, потому что… да, потому что я сочувствовал ему и его устремлениям. Наверно, он говорил вам, что я хлопотал за него перед депутатами от трех партий и мне стоило немалых усилий склонить их в его пользу. Мало того, я замолвил словечко за вашего мужа перед Эйнаром из Клейва, и тот опубликовал две его книги и отчаянно их разрекламировал. Но я не уверен, рискнет ли Эйнар выложить за это наличные деньги. Этот гонорар, упомянутый вами, эти шесть тысяч двести крон, Tak skal De ha’ [132] как говорят в Копенгагене, — это не более чем en meget smuk Drom [133] ,
132
Покорно благодарю (датск.).
133
Прекрасная мечта (датск.).
Женщина схватила со стола шефа пепельницу, резко потушила сигарету и снова бросила пепельницу на стол. На моих глазах произошла как бы смена декораций: белая фарфоровая улыбка исчезла, губы вытянулись в ниточку, глаза метали молнии, пышная грудь вздымалась.
— Не думай, что я позволю морочить себе голову, — сказала она хрипло. — Чтоб ты знал: меня не проведешь!
— Сударыня, я и не думал…
Она перебила:
— Вы намерены уплатить долг?
— Насколько мне известно, «Светоч» ничего поэту не должен.
— Ты, может быть, решил, что я дурочка и поверю, будто опубликование стихов и статей моего мужа — простая благотворительность?
— Смотря что считать благотворительностью, — заметил Вальтоур и обратился ко мне: — Паудль, подтверди, что Эйлифс очень беспокоился, если мы не печатали его в каждом номере.
— Не желаю я слушать всяких молокососов, мне наплевать, что он там болтает! — разъярилась женщина, имея в виду меня. — А ты не ври, что именно благодаря тебе мой муж получил государственную стипендию!
— Он просил вас передать мне такую благодарность? — сдержанно спросил побледневший Вальтоур.
— Моего мужа незаслуженно обижают. Ну сколько он зарабатывает — паршивые две тысячи крон в год! Я знаю, мой муж — великий поэт, а тебе не мешало бы почитать, что пишет о нем в газете «Моргюнбладид» преподобный Стейндоур Йоунссон! И я так прямо и заявляю: ты для него палец о палец не ударил, понимаешь, ты просто пользовался им и наживался на нем!
— Ах вот как! — сказал Вальтоур.
— Да, он никогда не домогался, чтоб ты печатал его в этом твоем собачьем листке! И заявляю тебе, что такое издевательство тебе с рук не сойдет. Мы пойдем к высокопоставленным людям, и к управляющим, и к юристам! В суд подадим на тебя и на «Светоч»! Да-да, в суд! Ты… — Она задохнулась, вскочила со стула и замахала кулаками перед самым носом шефа. — Ты еще заплатишь, голубчик! Ох, как заплатишь!
С этими словами она промчалась мимо меня и только что вошедшего Эйнара Пьетюрссона и, уходя, с размаху хлопнула дверью.
— Кто это? — спросил Эйнар.
— Бой-баба! — Вальтоур все еще не мог прийти в себя после стычки. — Вот что бывает, когда ведешь себя как милосердный самаритянин.
— Что ты еще о ней знаешь? — спросил я, стараясь не показывать, что в глубине души до некоторой степени сочувствую этой женщине при всей ее вульгарности и грубости.
— Ее зовут Йоуханна. В молодости она была весьма распущенной девицей, — сказал Вальтоур. — Когда она стала толстеть, то вышла замуж за одного рабочего, но постоянно обманывала его, и вскоре они разошлись. Язык у нее подвешен — дай бог каждому!