Избранное
Шрифт:
— Здравствуй, — говорю я и снимаю шляпу.
— Добрый вечер, — отвечает она.
Нагруженная книжками, она направлялась домой, и мы пошли рядом.
— По-моему, ты с тех пор выросла, — заметил я.
— Очень может быть. А ты тоже вырос?
Я смешался. Тон был такой же странный, как и вопрос, — резкий, холодный, почти злой, но голос ее слегка дрожал.
— Я, скорее всего, перестал расти. Наверное, остановился, — ответил я. — Что у тебя за книжки?
— А это хорошо?
— Что?
— Остановиться в росте.
Я
— Хорошая погода, — сконфуженно выговорил я. — А это у тебя учебники?
Да, она была у одноклассницы, они иногда готовят вместе уроки, натаскивают друг друга. И вот ее брат притащил новый журнал, этот «Светоч». Ох и мерзкий журнальчик!
Я никак не реагирую на эти слова. Не решаюсь сказать, что в кармане у меня лежит датский рассказ, который мой шеф, редактор «Светоча», велел мне перевести на наш родной язык. Внучка Торлейвюра Эгмюндссона гордо шагает рядом, высоко подняв голову, и у меня ощущение, будто я чем-то ее раздражаю. Поэт Арон Эйлифс гигант по сравнению со мной. Я чувствую полное свое ничтожество.
— Скоро весна, — сообщаю я. — Правда, на пасху, наверное, будет мороз.
— Ты думаешь? А мне кажется, будет хорошая погода.
Мы приближаемся к зеленому дому на углу улиц Сваубнисгата и Киркьюстигюр. Тянуть больше нельзя, я набираюсь духу и виновато спрашиваю, как поживает дедушка.
— Спасибо, хорошо. На днях письмо прислал.
Голос у нее потеплел, тон смягчился, но меня не покидает ощущение своего ничтожества и вины.
— Мне зимой письмо пришло, — говорю я, — не знаю от кого. А в нем были деньги.
Свет фонаря падает ей на щеку, похоже, девочка слегка покраснела, но возможно, мне это только кажется. Она бросает быстрый взгляд на зеленый дом, останавливается и вскидывает голову.
— Вот как, — медленно произносит она. — Приятно получить письмо с деньгами?
Мне не остается ничего иного, кроме как откровенно рассказать все и довершить полное свое унижение. Я взял эти деньги, говорю я, будучи в стесненных обстоятельствах и считая, что их прислал мой знакомый, Стейндоур Гвюдбрандссон.
Она молчит.
— Я собираюсь в скором времени вернуть эти деньги, я теперь уже не безработный, служу и получаю жалованье.
— Вернуть? — Она смотрит на меня, и лицо ее принимает совершенно детское выражение. — Как ты можешь вернуть их? Ты ведь не знаешь, от кого письмо!
— Ну, у меня на этот счет есть кое-какие мысли. Мне думается, эти двести крон прислал человек, который считал, что должен заплатить за небольшую услугу, за ли… литературную работу, а она оказалась мне не по плечу, как я ни
Пока я лопотал, она наклонила голову, сняла узорчатую варежку и помахала ею.
— Бедняжка, — сказала она с улыбкой. — Ай-ай-ай, какое огорчение! А будь в нем четыреста крон, ты бы этого, наверное, просто не пережил!
Она явно потешается надо мной. Моя искренность, моя совестливость, видимо, смешны. Стейндоур Гвюдбрандссон часто называл меня бабушкиным внучком, говорил, что я прямо-таки вырезан из христианского детского журнала. «Продукция девятнадцатого века!» — так он меня тоже называл.
— Я не… не шучу, — в замешательстве пролепетал я и, подняв сверток, предложил — Хочешь пасхальное яйцо?
Она опять гордо подняла голову. Девочка-подросток на моих глазах превратилась во взрослую женщину.
— Нет, спасибо, уволь, другим дари, — холодно ответила она, но голос ее при этом дрогнул. — Спокойной ночи… Студиозус!
С этими словами она скрылась в зеленом доме, а я остался на тротуаре с пакетом — подарком Вальтоура. Я долго стоял в полной растерянности и даже не заметил свою невесту Кристин, пока она не подошла вплотную и не заговорила.
Ее зовут Хильдюр. Хильдюр Хельгадоухтир.
Она назвала меня Студиозусом!
На третий день пасхи, перед обедом, Вальтоур появился в своем царстве — редакции «Светоча». Его била мелкая дрожь, глаза ввалились, лицо было бледное как полотно.
— Ты заболел? — спросил я.
Он чихнул и запричитал:
— Совсем погибаю, видно, придется двигать домой — и под одеяло.
Из его портфеля на стол посыпались рукописи: слова к танцевальной музыке недели (довольно скверные), его собственная статья (в основном об учреждении а/о «Утренняя заря») и два коротких доклада, прочитанных осенью по радио дядей Инги, директором банка и депутатом альтинга Аурдни Аурднасоном: один о Хадльгримюре Пьетюрссоне, другой о гражданской чести (успех был колоссальный: слушатели таяли, а кое-кто даже рыдал).
— Сейчас тиснем Хадльгримюра, а гражданская честь подождет, — сказал Вальтоур и снова полез в портфель. — Вот портрет Аурдни. А вот еще несколько реклам. На этот раз ни одной от Государственного управления культуры. Мужик все еще зуб на меня имеет.
Он затрясся и опять яростно зачихал.
— Датский рассказ «Kaerlighedens Flammer» — апчхи! ап-чхи! — поместим его в середину. — Стеная и чихая, он принялся отдавать распоряжения, ведь ему придется слечь из-за этой поганой заразы. Напомнил о хорошеньких анекдотиках из календаря Патриотического общества, о снимке (в профиль) Арона Эйлифса, попросил выбрать что-нибудь из «Смеси», к примеру стихотворение, если потребуется, обрубить хвост, для этого ублюдка одна страница и то большая честь. Кстати, Эйнар не приходил?