Избранное
Шрифт:
— Ты выпускаешь «Светоч» из рук! Еще недавно ты обещал во всем советоваться со мной!
— Мне ни с кем не надо советоваться, следует ли создать журналу солидную основу.
Снова послышался удар кулаком по столу.
— Чушь! Пустые отговорки! Журнал раскупают, как молоко!
Ответа шефа я не расслышал. В редакцию ворвался конопатый и взъерошенный мальчишка-газетчик. Размахивая сумкой из мешковины, он попросил у меня еще «трицть „Светчей“, да пживей».
Я похвалил его за усердие:
— Молодчага!
— Идет нарасхват! — Он выхватил у меня из рук пачку журналов. — Привет!
— Ты
Воцарилось длительное молчание. Наконец снова раздался голос заведующего:
— Рядом с таким человеком, как Аурдни, опошляются любые идеалы. Я тебя предостерегал от него. Управление может обеспечить тебя бумагой…
— Послушай, приятель, — сказал Вальтоур, — мне не по карману платить тебе по сотне за статью. Будешь получать по двадцать крон, если станешь писать о чем-нибудь, кроме Управления, и кончишь воспевать свои подвиги…
— Вот она, благодарность.
— Если я буду каждую неделю отваливать по сотне за нудятину, которую никому читать неохота, — стало быть, четыреста крон в месяц, — то к троице я в трубу вылечу.
— Твой долг — освещать нашу деятельность и наши идеалы!
— Странно.
— Моральный долг!
— Послушай, друг, мы не на собрании, — низким, необычно вальяжным голосом произнес Вальтоур. — Об идеалах и морали поговорим в другой раз. Захочу, так мне об Управлении за пятерку будут статейки писать. Да я и сам могу.
Невнятный шепот и новый удар кулаком по столу.
— Услуга?! — воскликнул заведующий. — Ты называешь десять тысяч крон услугой!
— Вычти проценты и гонорар.
— Я предоставил заем, — простонал заведующий, — потому что я доверял…
— Какой заем? Мы оба знаем, что это было пособие,и расписывался я в получении пособия.
Разгорелся ожесточенный спор, только и слышалось что «заем», «пособие из фонда», «по праву», «не по праву». Наконец Вальтоур, несколько бледнее обычного, открыл дверь, протянул мне деньги и попросил сбегать за сигаретами.
Я швырнул кисть в ведерко с клеем и без шапки выбежал на улицу, радуясь, что хоть на время буду избавлен от очередных жизненных загадок. Когда я вернулся, в пререканиях шефа и заведующего Управлением культуры явственно звучали угрожающие ноты.
— За подлость я никогда не платил добром! — сказал заведующий в тот момент, когда я открывал дверь.
— Обратимся к юристу? — спросил Вальтоур. Он вырвал у меня из рук сигареты и тут же отправил меня в книжный магазин с двадцатью экземплярами «Светоча»: оттуда уже звонили, пояснил он, журнал у них весь разошелся.
Я сделал, как он велел, сбегал в магазин и вскоре возвратился, но меня снова отослали, на сей раз за спичками. Нет у меня времени на эту ерунду, думал я, почта закроется в шесть. Когда я, зажав в руке спичечный коробок, открыл дверь в редакцию, заведующий Управлением культуры, совершенно багровый от ярости, собирался уходить.
— Ну вот, милейший, значит, договорились, — произнес Вальтоур. — Так ты мне скоро статью дашь?
Заведующий промолчал.
— Было бы славно получить от тебя статью о мистическом опыте, — продолжал шеф. — Ты мог бы также написать о поэзии. А как-то ты мне
Не удостоив его ни ответом, ни взглядом, заведующий Управлением культуры нахлобучил шляпу и, не прощаясь, покинул редакцию.
— Что он так рассердился? — спросил я.
Вальтоур уселся напротив, сыграл пальцами на столе торжественный марш, выпятил нижнюю губу и задумчиво посмотрел на меня.
— Он не рассердился, — наконец ответил он. — А если и рассердился, то, во всяком случае, не на меня.
— Он ушел в бешенстве. Даже не попрощался с тобой.
Вальтоур рассмеялся. Снова сыграл марш, на этот раз потише.
— Ну, он порой бывает немножко рассеян, забывает здороваться и прощаться. — Он опять посмотрел на меня взглядом, который я даже не знаю как определить, — одновременно и внимательным, и пустым — и продолжал — Симпатичный мужик, но очень уж властолюбив и в денежных делах ничего не смыслит.
— Понятно.
— Он ужасно непрактичен, и вообще большой ребенок. На этом он когда-нибудь и погорит, это точно.
Мне вспомнилось, что заведующий Управлением культуры что-то похожее говорил о моем шефе. Может, они оба непрактичны, каждый на свой лад, думал я, окуная кисть в ведерко с клеем: журнал должен вовремя поспеть к жителям Стохсейри, Эйрарбахки, Кверагерди…
— Какая наглость! — воскликнул вдруг Вальтоур.
— А?
Он не ответил, рассеянно наигрывая на столе свой торжественный марш, только пробормотал:
— Дурачок. Пошлю-ка я ему в субботу бутылку виски!
Он стряхнул с себя оцепенение, смачно выругался, скинул пиджак и принялся помогать мне упаковывать «Светоч».
Вечером я, совершенно измочаленный, тащился домой с увесистым пакетом в руках. Когда мы закончили работу, шеф вручил мне его со словами: «Съешь на праздники, и привет твоей девушке». В пакете были четыре здоровенных пасхальных яйца, коробка сладостей и красочная банка с консервированными фруктами — продуктом, который, насколько я помню, в 1940 году бывал в магазинах редко, чтобы не сказать, почти никогда. Я был искренне признателен шефу за этот щедрый знак дружеского расположения. Меня волновали теперь уже не загадки человеческой жизни, а датский рассказ под названием «Kaerlighedens Flammer» [58] , написанный то ли Хансеном, то ли Поульсеном, который мне предстояло за страстной четверг и страстную пятницу перевести на язык моей бабушки. Я шел, размышляя, как лучше по-исландски назвать этот рассказ — «Огонь любви», «Пламя любви», «Костер любви» или «Жар любви», и вдруг перед моим мысленным взором возникла незнакомая долина, горы и пустошь, золотисто-зеленый луг, грохочущая горная речка, бекас на болоте, и согбенный от старости крестьянин, седой, бородатый, обветренный, кивнул мне. О нем, дедушке с хутора Федль, я в свое время написал длинное стихотворение, очень традиционное, и называлось оно «Торлейвюру Эгмюндссону семьдесят лет». Кто-то прислал мне в письме двести крон, и от них давно следа не осталось.
58
«Пламя любви» (датск.).