Избранное
Шрифт:
— Напротив, — ответил я. — Вам два экземпляра, как обычно?
Арон Эйлифс изобразил изумление. Значит, мы и на этот раз напечатали его? Нашли в его«Смеси» такое, что, по нашему суждению, можно предложить общественности? Это проза или поэзия?
— И то и другое. Статья и отрывок из стихотворения. Два экземпляра?
Что? И то и другое? Он не ослышался? Проза и поэзия? Вот как! Он благодарит и хотел бы получить два экземпляра, даже, пожалуй, три, если нам не жаль, — один для себя, один для доброго друга и один для его начальника в хлебностном труде. Он понимает, что это не бесплатно, хе-хе, будет справедливо, если он заплатит за два?
— Нет, вы их заработали, —
В мире шла война, а Арон Эйлифс упивался своей детской радостью. Он шумно дышал и сиял от блаженства, словно не бывало в его жизни разочарований, когда он странствующим учителем переезжал с хутора на хутор, не было насмешек злых людей, не было любовных мук из-за девушки по имени Йоуханна, которая впоследствии вышла замуж за Йоуна Гвюдйоунссона из Флоуи и вступила в интимные отношения с Досси Рункой. Сейчас он был не одиноким чудаковатым мелким бухгалтером с длинными, до плеч, волосами, низкорослым, тощим, большеголовым, словно рыба-подкаменщик, скверно одетым — в выцветшем пальто, несвежей сорочке, потрепанных брюках и, вероятно, дырявых носках. В этот миг он был уважаем и почитаем, он был маяком человечества, великим поэтом и философом — Гёте, Шиллером, Хенриком Ибсеном и Бьёрнстьерне Бьёрнсоном в одном лице. Он принялся листать «Светоч» приговаривая: «От редакции» — это, надо думать, превосходная статья, следует почитать в спокойной обстановке. «О некоторых подвигах заведующего Управлением культуры», часть вторая, очень полезная информация. «Солнечный свет и любящая пара», рассказ датского гения. «Южная любовь», стихи Студиозуса к танцевальной мелодии недели — да, кстати, он не очень-то доволен творчеством этого поэта, можно сказать, просто не в восторге, стихи эти, на его взгляд, звучат как-то буднично. Постойте-ка, а вот и его статья «Белое сияние звезд». Хе-хе, нелегко она ему досталась, сколько бессонных ночей он провел, обдумывая каждую мысль, каждое слово, короче говоря, стремясь сделать ее такой, чтобы она, кто знает, стала бы классической. Он в экстазе смотрел на свое имя, набранное типографским шрифтом. Перелистнул несколько страниц, поискал — и нашел. Его стихотворение было помещено в самом конце «Светоча»: набранное петитом, оно приютилось под рекламой страхового общества.
Три строфы? Радость его была слегка омрачена. Всего три строфы? Их ведь шестнадцать — и должно бы быть шестнадцать. Это стихотворение, «Небесность», создано несколько лет назад, во время летнего отпуска. Оно возникло не спонтанно, хотя он жил в тихом пасторском доме, он долго и медленно работал над ним, чеканил и шлифовал каждую строфу, общим числом шестнадцать.
Мне не хотелось говорить ему правду: шеф выхватил это стихотворение из «Смеси»; не читая, взял начало, чтобы заполнить в «Светоче» пустое место, а затем выкинул рукопись. Чего он ждет, думал я, продолжая работу. Кому-кому, а ему бы надо знать, что «хлебностный труд»…
— Редактор не занят? — спросил Арон Эйлифс.
— Еще не приходил, — ответил я. — Наверное, заболел.
В этот момент Вальтоур, здоровый и элегантный, открыл дверь и вошел в редакцию.
— Привет, братья! — прокричал он, срывая с себя шляпу и пальто. — Привет, Эйлифс! Что скажет поэт?
Поэт благодарен: редактор снова опубликовал его произведения в «Светоче», нашем великолепном журнале, выбрал и прозу и поэзию из «Смеси», предпочтя, возможно, несовершенные плоды его досуга искусству тех, кто пользуется стипендией из государственного фонда, чтобы следовать, своему призванию [57] . Однако поэту непонятно, как могло получиться, что опубликован только отрывок «Небесности», стихотворения из шестнадцати строф, созданного во время летнего отпуска несколько лет назад в красивом пасторском доме.
57
Ввиду того что тиражи книг в Исландии,
— Это вина паршивцев типографов, — ответил Вальтоур. — Они рукопись потеряли.
Арон Эйлифс в ужасе посмотрел на него.
— Потеряли«Небесность»? Всю «Небесность» — кроме этих трех строф?
— Остального мы, сколько ни искали, не нашли.
Эта потеря страшно расстроила Арона Эйлифса. Он совсем не уверен, что сумеет точно восстановить стихотворение по памяти. Первоначальная рукопись погибла в прошлом году: старая женщина, которая прибирала у него в комнате…
Вальтоур снова обругал типографов, выразил глубокое сожаление по поводу утраты тринадцати строф, но тут же добавил, что один знаменитый литератор всего несколько минут назад всячески расхваливал «Небесность», назвал стихотворение шедевром, в котором есть все и нет ничего лишнего.
Знаменитый литератор? Шедевром? Хе-хе. По правде говоря, эти три начальные строфы являются, в сущности, самостоятельной частью произведения, он долго и медленно работал над ним, чеканил и шлифовал его.
— Эйлифс, милый, вы никогда не получали стипендии? — спросил Вальтоур.
— По бюджету — никогда. Министерство образования как-то выплатило мне скромный знак поощрения — пятьсот крон.
— Странно, что вас обходят, тут какое-то недоразумение, — заключил Вальтоур и недвусмысленно дал понять, что более с такой несправедливостью мириться нельзя: популярный поэт имеет право на солидную стипендию по пятнадцатой или восемнадцатой статье бюджета. — Ладно, об этом позднее. Сегодня много дел. Безумный день.
Лицо благодарного Арона Эйлифса засветилось тихим блаженством, но он не ушел, а вытащил из кармана конверт и голубоватый листок. Он, видите ли, обнаружил в своем «Размышлении о вдохновении», недавно опубликованном в «Светоче», досадную опечатку, если позволительно так выразиться: вместо «провиденческая творчественность» оказалось набранным «привиденческая творчественность». Он написал об этом несколько слов на случай, если редактор согласится исправить эту опечатку.
Вальтоур бросил на него взгляд.
— Ради бога, пожалуйста, но это совершенно излишне, — сказал он. — Никто этого и не заметил.
— Тогда не надо, редактор, безусловно, прав, — согласился Арон Эйлифс, засовывая голубоватый листок обратно в карман и помахивая конвертом: Тут у него, хе-хе, его фотография, захватил шутки ради, ему говорили, что читателям, наверное, интересно, как он выглядит, скажем в профиль…
— Прекрасно, дорогой мой Арон Эйлифс, большое вам спасибо, — поблагодарил Вальтоур, разглядывая снимок. — Поместим в следующем номере.
Растроганный и обрадованный, Арон Эйлифс распрощался, вызвавшись принести редактору новые материалы, когда «Смесь» придет к концу. У него дома лежит немало готовых рукописей, и, так сказать, находится в работе тоже многое — длинные стихотворения…
— А короткие? — спросил Вальтоур.
Конечно, конечно, и короткие также, масса коротких стихотворений, философских размышлений и статей о питании. Редактор мог бы выбрать, что ему нравится, из этих плодов досуга как в прозе, так и в стихах.
— Прекрасно, дорогой мой Арон Эйлифс, всего вам наилучшего.
Вальтоур закрыл за ним дверь и закурил.
— Да, чего-чего, а амбиции у него нет, такими поэты и должны быть! — заключил он. — Я решил вовсю печатать этого сукина сына, бабы совершенно без ума от его писаний.
— Кто этот знаменитый литератор? — спросил я.
Шеф рассмеялся.
— Ты бы лучше корректуру повнимательней вычитывал. Скоро Эйлифс будет бюджетным поэтом и не станет мириться с опечатками. А в магазины ты журналы отнес?