Избранное
Шрифт:
Боорман встал.
— Госпожа Лауверэйсен, — внушительно заговорил он, — благодарю вас за необыкновенно интересную информацию. Что касается превращения вашей фирмы в акционерное общество, то в будущем я, возможно, займусь этим вопросом — ведь у меня широкий круг друзей.
— Ах, пожалуйста, сударь, обдумайте этот план. Я буду вам премного благодарна, а ваши друзья не прогадают, можете быть уверены. Но ведь и вам надо что-то на этом заработать. Быть может, вы соблаговолите занять пост управляющего?
— Посмотрим, — обнадеживающе улыбнулся Боорман. — Но сначала я должен опубликовать свой труд. Я позволю себе нанести вам визит через несколько дней, чтобы зачитать вам первую главу. Вы даже можете заказать необходимое количество экземпляров того номера «Всемирного Обозрения», в котором пойдет речь о фирме «Лауверэйсен». Вы всегда бываете здесь по утрам,
— Конечно, сударь, — ответила она. — Куда же я денусь со своей ногой?
О боже, опять она за свое! Все только нога и нога.
— Чудесно, — сказал Боорман. — Стало быть, до понедельника.
— Чем скорее, тем лучше, — сказала она. — А теперь я раздам кости своим мохнатым друзьям — ведь они сбегаются со всего города и терпеливо ждут. Всего вам хорошего, господа!
Отвесив последний поклон, мы покинули контору. Господин Лауверэйсен проводил нас до двери, а затем, пробившись сквозь свору милых собачек, мы вышли на улицу, где с другой стороны нам приветливо помахала рукой толстуха Жанна, которая и в самом деле сидела у своего окна.
Когда после обеда я пришел в контору, Боорман уже сидел за письменным столом, и я сразу же увидел, что он пребывает в прекрасном расположении духа.
— Мы должны немедленно написать статью о фирме «Лауверэйсен», — заявил он, — потому что здесь наклевывается выгодное дельце, вот увидите! Жаль, что завтра воскресенье и нам придется отложить встречу с хозяйкой до понедельника. Одному богу известно, какие мысли могут взбрести ей в голову за сорок восемь часов. Иной раз человека вдруг охватывает какое-то смутное чувство и он начинает задумываться, словно у него нечистая совесть. И откуда ни возьмись возникает вдруг блуждающий огонек сомнения, вспыхивающий в тумане. Огонек мерцает и мечется во мгле, но не исчезает. И человек уже не в силах от него избавиться, сколько бы вы ему ни помогали. Сотни раз я поддерживал в этой неравной борьбе страждущих и колеблющихся, черпая силы в надежде на выгодную сделку, но все было напрасно. Сомнение всегда оказывалось сильнее нас: однажды возникнув, оно стоит, как призрак, между тобой и твоим клиентом, и вы вдвоем набрасываетесь на него и колотите со все возрастающим ожесточением, пока не обрушится все, что вы воздвигли. И тогда вас окатывают ледяной вежливостью и притворным радушием, предвещающими разрыв, и мгновение спустя вы уже стоите за дверью с пустыми руками. Итак, за дело, де Маттос! За дело, мой мальчик! Живописуйте в ярких красках великолепные кухонные лифты, их добротную отделку и ни с чем не сравнимую надежность, блестящее руководство госпожи Лауверэйсен, человеколюбие ее брата и так далее, в таком же духе. В моем столе вы найдете статью под рубрикой «Мрамор», из которой можно кое-что позаимствовать. Она начинается словами: «Из всех строительных материалов мрамор, несомненно, таит в себе самые замечательные возможности для решения неиссякаемой и прекрасной темы — декоративной отделки зданий». Замените «мрамор» «железом», а в остальном оставьте все как есть — ведь эта фраза неизменно нравится всем, что бы за ней ни последовало. Правда, кухонные лифты не имеют прямого отношения к декорированию. И потому посмотрите еще под рубрикой «Рояли». Там должна быть небольшая статья, напечатанная на машинке. Да-да, вот она. Отсюда вы тоже можете кое-что переписать. Только вместо «Де Пётер» поставьте всюду «Лауверэйсен» и «рояль» замените «кухонным лифтом». О чудесном звучании вы, разумеется, не будете говорить, а также опустите упоминание о массивном эбеновом дереве. Однако все длинные фразы можете оставить без изменений. Я подчеркну их красным карандашом. Надо лишь сочинить для матушки Лауверэйсен вступление и заключение, и все должно быть готово через час, потому что в четыре часа я пойду в клуб играть в кегли. Пишите!
Он принялся ходить взад и вперед по кабинету.
— Сначала заголовок. Пишите: «Современные кухонные лифты бельгийского производства». Или еще лучше: «Массовый исход фабрик в связи с дороговизной земельных участков в центре Брюсселя». Нет, лучше оставить слово «современный» — оно всегда производит хорошее впечатление, особенно на людей со старомодными вкусами. Пишите: «Массовый исход современных фабрик» и так далее. А теперь начнем: «Чужестранец, который, прогуливаясь по центру Брюсселя и устав от шума и суеты, присядет отдохнуть на скамейку где-нибудь около Биржи, даже не подозревает, что в двух шагах от него все еще работает фабрика, ни в чем не уступающая предприятиям Валлонии или Рурского бассейна. Чужестранец воображает, будто центр нашей процветающей столицы состоит из одних лишь отелей, кафе, кондитерских и парфюмерных магазинов и что здесь больше нет места для приверженцев Плутона, черноликих исполинов, властвующих над огнем и металлом. Читатель, наш чужестранец заблуждается. Большинству фабрикантов, вытесненных из центра непосильными налогами, действительно пришлось вместе со своим черным народцем искать прибежища в том или ином безопасном месте, где за недорогую плату еще можно купить хороший земельный участок. И тем не менее, город покинули не все… Есть, во всяком случае, одна фирма, которая осталась на своем посту, и она заслуживает того, чтобы мы познакомились с ней поближе. Знаешь ли ты улицу Фландр, читатель? Тогда отыщи там фабрику, настоящую современную кузницу, где наперекор всему по-прежнему орудуют напильниками и сверлами, где гудят токарные станки и мечут громы и молнии грохочущие кувалды. Ты недоумеваешь, читатель? Ты не можешь отыскать эту фабрику? Тогда пойдем со мной. Видишь эту вывеску?.. „Питер Лауверэйсен, кузнечных дел мастер“. Спокойно заходи в проулок — здесь нет никаких подвохов. Только не забудь в следующий раз принести кость для любимцев госпожи Лауверэйсен, ведь эти милые собачки убеждены, что у читателя такое же доброе сердце, как у их хозяйки. Будь милосердно, Общество охраны животных, и не посылай оркестра на улицу Фландр, потоку что госпожа Лауверэйсен нипочем не простила бы мне, узнай она, что я поведал о ее добросердечии всему миру.
Лет сорок тому назад господин Лауверэйсен, который до тех пор выполнял самые разнообразные кузнечные работы, стал специализироваться на изготовлении кухонных лифтов. С годами он поднял это производство на высшую ступень совершенства».
Дальше следует текст статьи о роялях, а затем заключение. Пишите: «Читатель, ты посетил уголок Брюсселя, о существовании которого не подозревал. Разве сердце твое не преисполнено благодарности? Ведь ни один гид в мире не привел бы тебя сюда. Даже туристское бюро „Ориент“, знающее немало привлекательных мест, и то не показало бы тебе этот уголок. Зато теперь ты можешь спокойно рассказывать друзьям и знакомым, всем подрядчикам, архитекторам и владельцам отелей, что именно здесь, в тишине, без рекламной шумихи, изготовляются самые лучшие кухонные лифты».
В понедельник утром Боорман бегло перечитал статью, убрал из нее два-три «рояля» и, приказав мне положить листки в папку, повел меня на мрачную улицу неподалеку от биржи, где обитал Пиперс.
— Поднимитесь по лестнице на самый верх, — сказал Боорман. На шестой этаж. Постучите в первую дверь слева и скажите Пиперсу, чтобы он спустился к нам со своим аппаратом и двенадцатью пластинками. Если он будет медлить, пообещайте ему рюмочку.
Дверь мне открыл мужчина, как видно только что поднявшийся с постели — он был в носках и поправлял на ходу подтяжки. Под глазами у него синели мешки, и я никогда в жизни не встречал такого тощего человека, даже Уилкинсон и тот не мог с ним сравниться.
— Входите, — зевнул Пиперс, — я сейчас буду готов.
Фотограф Боормана занимал просторную мансарду с одним-единственным слуховым окном из красного стекла, и все в комнате было кровавого цвета: сам Пиперс, его кровать, платяной шкаф и другие вещи. На столе стояли котелок и спиртовка, сушилка для негативов и кое-какая немытая посуда, а стены были завешены многочисленными фотографиями.
— Терпеть не могу мыть посуду, — пробормотал Пиперс, малодушно оглядывая свой натюрморт.
Допив кофе, он надел воротничок и галстук, потом ботинки и наконец выволок из угла тяжелый аппарат с треножником. Осмотрев его, он снова зевнул.
— Сейчас четверть десятого. Видно, он заарканил крупную дичь. А вы, наверно, его клерк? — спросил он, покосясь на меня.
Впервые в жизни слово «клерк» прозвучало в моих ушах как оскорбление.
— Извините, — поправил я его, — я секретарь господина Боормана и главный редактор «Всемирного Обозрения».
Едва произнеся эти слова, я понял, как глубоко в моей жалкой душе укоренился стиль Боормана.
Пиперс просунул голову под ремень фотоаппарата, словно какой-нибудь прапорщик, облачающийся в мундир, и решительным движением приподнял тяжелую камеру, так что левое его плечо сразу же осело под грузом.
— Тут нет четырехкратного запаса прочности, — заметил я. — Вам бы надо у Лауверэйсена приклепать себе металлическую подпорку.
— Куда приклепать? — спросил Пиперс.
— К вашей ключице, — сказал я, мне не терпелось отплатить ему за «клерка».