Избранное
Шрифт:
— Мы сделаем так, как желает господин Лауверэйсен, — с отеческой снисходительностью согласился Боорман. — Замените скамейку столиком кафе, господин де Маттос. Сударыня, наш главный редактор употребил слово «скамейка» только потому, что это классический и поэтический аксессуар отдыха. Но «столик кафе» ничуть не хуже «скамейки»; быть может, даже лучше, потому что за ним можно не только отдохнуть, но заодно и выпить пива.
Сначала рассмеялся урод-фотограф, который в ожидании предстоящей работы сидел молча, и тотчас же атмосферу еще больше разрядил веселый смех самой матушки Лауверэйсен.
Подумай, что и мне следует как-то отреагировать, я в меру своих возможностей изобразил гримасу — ту самую, что делал мой друг-политик всякий раз, когда хотел создать у аудитории впечатление, будто он улыбается.
Решив, что кузнечных дел мастер уже в достаточной степени изолирован, Боорман спросил, есть ли у него еще какие-нибудь замечания по содержанию статьи.
— Ах, — ответил Лауверэйсен, — мне это, в общем, довольно безразлично, но я бы не называл их черноликими. Если им когда-нибудь доведется это прочитать, они заварят кашу.
И он взглянул на свою сестру с таким видом, словно заранее предупреждал ее, что тогда ей самой придется расхлебывать эту кашу.
— Вы, конечно, имеете в виду тот абзац, где говорится, что большинство фабрикантов вынуждены были вместе со своим черным народцем бежать за черту города и так далее? — спросил я как нельзя более почтительно.
— Вот именно, сударь, — благодарно отозвался кузнец. — Но мне послышалось, будто у вас говорится «черноликие», а не «черный народ». Они еще скажут, что мы их обзываем неграми, понимаете?
— Господин де Маттос, — сурово одернул меня Боорман, словно я утверждал обратное, — замечание мастера Лауверэйсена вполне справедливо. «Черный народец» — это, конечно, не «черный народ», потому что окончание «ец» придает слову ласкательный оттенок, но рабочие этого не поняли бы. Не будем метать бисер перед свиньями — замените слово «черный» словом «трудолюбивый». Или, скажем, напишите «крепкий народец», потому что в слове «трудолюбивый» есть что-то принижающее человека, тогда как эпитет «крепкий» подразумевает, что у них молодцеватый вид, они никого не боятся и у них громадные бицепсы — больше, чем у рабочих людей другой страны.
Я тотчас же внес поправки в свой текст и подумал, что теперь несчастный кузнец уже окончательно загнан в угол. Но я ошибся: когда мой патрон решительно спросил его, не заметил ли он еще каких-либо неточностей, этот тип сказал, что «все-таки довольно многие покинули фабрику».
— Многие лифты, мастер Лауверэйсен? — спросил Боорман. — Статью, разумеется, можно дополнить всевозможными статистическими выкладками, — заверил он кузнеца.
— Нет, сударь, не лифты, а рабочие, — возразил тот.
Боорман вопросительно взглянул на нас, словно ожидая, что кто-нибудь истолкует слова оракула.
— Что, собственно говоря, хочет сказать ваш уважаемый брат, сударыня? — спросил он, словно речь шла о глухонемом или по крайней мере о человеке, не владеющем местным языком.
— Я вот о чем, — проговорил кузнец смиренным, но невозмутимым тоном, — там у вас сказано: «всякий, кто хоть немного поработал здесь, уже никуда отсюда не уходит». А это неправда. — И, обратившись к сестре, добавил: — Ты же знаешь, что рыжий Ваутерс всего три месяца назад смылся от нас. И я буду очень удивлен, если наш подмастерье на следующей неделе еще выйдет на работу — он показывает тебе язык за спиной и все время ворчит про какую-то наждачную бумагу и накладные. Поэтому, как я понимаю…
— Ладно уж, Питер, ступай себе назад в мастерскую! — прервала его госпожа Лауверэйсен, которой было стыдно взглянуть Боорману в глаза.
Кузнечных дел мастер не заставил себя долго упрашивать, а тотчас же встал и, прихватив свою шапку и табак, унес свое тщедушное тело под надежную защиту станка.
— Не обижайтесь на него, сударь, — рассыпалась в извинениях его сестра, — он ничего не смыслит в таких вещах. Ох, опять заныла проклятая нога! В надежде на благодать я еще воспользуюсь последней баночкой чудодейственной аббатской мази, а когда она кончится, уж, право, не знаю, что и делать.
Ощупав свою ногу, она продолжала:
— Статья написана великолепно. Я никогда не читала ничего подобного. Должна выразить вам свое восхищение, сударь. После того как мой бедный брат высказался при вас, вам будет легче понять, каково мне здесь приходится. А ведь дело надо делать, сами понимаете.
Пока она говорила, Пиперс по знаку Боормана снова навесил на себя фотоаппарат и направился в мастерскую, оставив нас в общество обремененной заботами женщины.
— Сударыня, — сказал Боорман, — очень рад, что статья вам нравится. Честно говоря, я и сам ею весьма доволен. В торговом мире, как, впрочем, и в различных министерствах, она, несомненно, будет иметь успех. Некоторое количество экземпляров номера, в котором она будет помещена, мы отпечатаем специально для вас, и вы сможете получить их по себестоимости. К каждому экземпляру будет приложена фирменная бандероль «Всемирного Обозрения», так что журналы будут под нашим флагом путешествовать по всему миру, хоть рассылать их станете вы сами. Адресат, естественно, не заподозрит, что этот номер направили ему вы, а предположит, что наша редакция охотится за подпиской или рекламными объявлениями. К примеру, вы услышали о подрядчике, строящем дом, в котором будут нужны кухонные лифты. В момент, который вы сочтете наиболее подходящим, вы просто пошлете ему экземпляр журнала в нашей обертке. И в то время, как наш добрый друг усердно размышляет над тем, кому бы дать заказ… бац!.. заманчивое описание вашей образцовой кузницы взрывается, как бомба, среди проспектов и смет ваших незадачливых конкурентов.
Вплотную пододвинув к ней свой стул, он дружески похлопал ее по плечу и достал из кармана карточку, которую положил на письменный стол, предварительно сдвинув в сторону кипу бумаг.
— Наденьте очки, сударыня, и вы об этом не пожалеете.
Женщина повиновалась и впилась глазами в текст.
— Как видите, сударыня, вы можете получить ровно столько экземпляров, сколько пожелаете. Когда журнал уже набран и типография начала его печатать, за несколькими лишними кипами бумаги дело не станет.
Его голос утратил прежние модуляции, и я увидел, что он смотрит на нее, как кошка на мышь.
— Не надо только жадничать и брать слишком много, — продолжал Боорман. — Мне кажется, ста тысяч экземпляров вам вполне хватит, не так ли, сударыня?
Женщина продолжала смотреть на столбики цифр. Уже несколько раз ее палец соскальзывал вниз и останавливался где-то около цифры 500, но непрерывно возраставшие цены всякий раз автоматически гнали его наверх. Рука ее заметалась между цифрами 50 000 и 500 и наконец остановилась около цифры 20 000.