Избранное
Шрифт:
Специальность Барышнина мужа — постигать сокровеннейшие движения человеческих душ. Мгновенно проносится у него в голове, как это может быть истолковано Юлишкой: выписать поваренную книгу в дом, куда вхожа — пусть раз в две недели, пусть ради стирки — повариха, в прошлом стряпавшая для знатных господ.
Но такого поворота и господин писатель не предвидел: на глазах у Юлишки блестят слезы!
Даже идущее из глубины сердца желание Барышня стесняется высказать как свое собственное. Поэтому разговор с Юлишкой она
— Мужу не нравится, Юлишка, когда к маленькой девочке обращаются на «вы».
Юлишка отмалчивается.
— Еще в прошлом году вы говорили ей «ты»; мужу хотелось бы, чтоб вы и впредь к ней так обращались.
— Маленькая Барышня тоже говорит мне «вы».
— Но так и должно быть! Ведь она вам во внучки годится! — пытается возразить мать маленькой Барышни.
Затем, чтобы расположить к себе Юлишку, отступается даже от собственного мужа вместе со всеми его присными.
— Уж так он приучен у себя дома, в пусте, откуда он родом.
Глаза у Юлишки мечут стрелы, когда она слышит это «у себя в пусте». Уж кто-кто, а она-то знает, что такое пуста. Жила там в стряпухах при барской усадьбе. Сама интонация ее голоса — отравленная стрела:
— Может, кто другой и приучен, а мне к этакому ни в жизнь не привыкнуть!
Барышня беспомощно озирается по сторонам, потом заглядывает в глаза Юлишке. Она улыбается, но улыбка ее — сама мольба.
Мольба тщетная.
— Значит, впредь будете говорить ей «ты»?
У Юлишки в запасе еще один убийственный аргумент. Она извлекает его со строгим и колким прищуром, как матерый душегуб — нож. И вонзает инстинктивно по самую рукоятку.
— Барышне я тоже «тыкала», да не дольше, как до седьмого годика.
Вечером Барышнин муж дает волю накипевшей страсти:
— Что кроется в самом глубоком, самом потаенном уголке души семидесятилетней прачки? Дух князя Тасило Фештетича! [4] Но чтобы его туда занесло в поисках вечного пристанища — нет, даже я этого не мог предположить, хотя более надежного прибежища и не сыскать, это уж точно. Черт побери! Как видно, мир и вправду не переделаешь!
— Сгоряча, во всяком случае, трудно.
— Сгоряча! А ты знаешь, что выкинул наш Тасило сегодня после обеда?
— Что же?
— Когда ты рядом, она говорит девочке «ты», а с глазу на глаз продолжает ей «выкать».
— Старая она…
— Это ничуть не оправдание.
С раннего утра и допоздна в доме все трудятся. Вот и сейчас, помимо Барышни, неустанно хлопочет по хозяйству одна из бабушек. С головой погружена в работу и тетка,
Эти постоянные хлопоты пяти-шести женщин пятикратно усугубляют в глазах Юлишки явное бездельничанье единственного в доме мужчины.
Ведь, если разобраться, чем он, собственно, занимается начиная с утра, с того момента, как выходит из своей комнаты?
Со страдальческим видом слоняется по дому, жадно высматривая, не надо ли чего починить, поправить: защелку у двери, электроплитку, свою авторучку, кофейную мельницу, или насадить рукоятку какого ни есть инструмента. Если надо — полудня прокопается. А не надо? Совсем ничего не надо? Тогда физиономия его отражает еще горшие муки, и обреченной походкой, будто к зубному врачу, он плетется в верхний сад, что за домом.
По саду разносится радостный детский вопль. Барышня тотчас одергивает дочку:
— Не мешай папе, он работает!
Юлишка, не щадя натруженных ног и ноющей поясницы, карабкается по откосу, заглядывает в верхний сад.
Однажды лет пять назад она не выдержала, спросила у Барышни, сгорая со стыда от собственной дерзости:
— А чем занимается ваш уважаемый супруг?
— Он делает заметки.
— Где?
— В общей тетради, Юлишка.
Этакому может верить только бедная Барышня, ведь ее обвести вокруг пальца ничего не стоит.
Тетрадь, прижатая обломком кирпича, как лежала, так и лежит себе на жернове, а ее хозяин — все с тем же убитым видом, ну точно зубы болят, — мотается по саду. Копает (там, где не след); или возле каменной ограды якшается с Имре Канташем (правит ему косу); одним словом, и тут он хватается за работу, за какую и вовсе бы ему лучше не браться. Вот попалась ему на глаза беседка с провалившейся крышей; раздобыл камыша и сам давай крепить камыш проволокой; целых полдня просидел на крыше, а из себя солидный такой мужчина! Или же примостится где на ступеньках беседки, начнет кромсать карманным ножом ремешок у сандалий; штаны у него по колено, солнце жарит, а он знай покачивает головой и в невзрачненькой такой записной книжечке черкает что-то огрызком карандаша: покачает головой и задумается, похоже, складывает чего или считает; не худо бы узнать, чего? А чуть ляжет роса, он уж и вскакивает, ворочает камни в саду: собирает улиток.
Барышня, горемычная, не только что в одиночку везет на себе домашнее хозяйство. Каждый день, будто нанятая, еще печатает на машинке и, судя по всему, не иначе как для этого же непутевого, что целыми днями прохлаждается да шастает вокруг дома, потому что Барышня как напечатает листик, так и несет ему.
А если когда и не печатает, то опять же не сидит сложа руки: и теперь все учится, даже между стряпней старается урвать минутку-другую, голова, знать, все занята делом, которое в городе ждет.