Избранное
Шрифт:
— Я хочу сказать — рыбьих пастей!
— Рыбь-их кос-тей!
Забавно, не правда ли? Однако же не смешно. Над подобного рода симптомами старости, прорывающимися в словесных оговорках или в путанице поступков, первым, как мы упоминали, потешается сам пострадавший.
Из бергсоновской теории комического определенная ее часть (та, что существовала и до Бергсона) выдерживает испытание временем, а именно: смешными кажутся действия, совершаемые разумным существом механически, тогда как они должны совершаться обдуманно. Один из признаков старости, как мы видели, автоматизм подобного рода. «Автомат» к тому же дает
Добавим фактов? Себе же на потеху?
Я поднимаюсь из-за стола, чтобы, не беспокоя жену, достать из буфета соль. А вместо солонки извлекаю оттуда бутылку виноградной палинки и ставлю на стол перед нашей гостьей, совсем юной девочкой-школьницей.
А все потому, что из этого буфета я по выработанной годами привычке достаю к столу только вино.
Конечно же, все веселятся, и я вместе со всеми. Дерзновеннее всех.
Что помогает мне сохранить хорошее расположение духа? Мудрость или взгляд патриция сверху вниз, о котором в последнее время я столь пространно разглагольствую как о средстве против недугов описываемого периода жизни?
Нет, над подобной оплошностью волен потешаться каждый. В компании приятелей, равных по годам, мне никогда не удается рассказать кряду больше одной истории курьезного характера. Остальные тотчас начинают наперебой сыпать случаями из своей жизни под оглушительные взрывы хохота.
Неправда, что путники в ладье Харона, скованные молчанием, плывут в страну теней. Если народ подбирается более или менее сходный, то путешествие к неминуемому концу не обходится без разных баек, подшучиваний друг над другом и всплесков веселья с азартным хлопаньем по коленям.
Ведь в самой смерти так много механического! Если вдуматься хорошенько: живой человек — и вдруг лежит, холодный и застылый, вдруг становится мертвым, это ли не смешно? Автомат подвела механика! Это ли не бессмыслица!
(P. S. Все эти наблюдения я записал позавчера. Вчера же, сумерничая с одним из своих погодков — тоже писателем, я не удержался, чтоб не поделиться с ним кое-чем из литературных заготовок. И на сей раз я не продвинулся дальше первой зарисовки старческого симптома; улыбка понимания, а затем из уст Л. Н., будто забавные анекдоты, одна за другой посыпались истории, достойные научного исследования. Вот хотя бы одна для наглядности: в свой маленький домишко, стоящий на отшибе, Л. Н. сам носит бидонами воду для питья и умывания из колодца, расположенного на порядочном расстоянии. А в зимнее время почти из такой же дали он носит уголь в бидоне для угля. Но еще ни разу он не испытывал досады из-за того, что, подхватив бидон из-под угля — а это случается с ним теперь все чаще, — он отправляется по воду. Л. Н. не досадует нисколько.)
И действительно, безнадежно стар тот человек, который гонит от себя проказницу-фею, сбивающую нас с толку. Вместо того чтоб вступить с нею в разумную беседу, угадав единственно верный тон, какой возможен в диалоге между старцем и юной девой, чья грудь едва круглится. Шуткою — на шутку, равной крепости, хотя выдержка различна и рознится букет. В начатом поединке бренности, седовласой, с потухшими глазами без ресниц, и бессмертия, этой вечно юной девы с очами-бриллиантами в сто каратов, старшей из двоих надлежит проявить больше понимания.
Однако нам пора расширить круг, раздвинуть горизонт.
С
Фотоаппарат, хотя он и живет среди людей уже второе столетие, завидя человека, тотчас выпускает когти, норовит укусить, брызжет ядом. Старинные дома еще можно фотографировать; старые деревья тоже. Запечатлеть на фотографии пожилых женщин или мужчин — значит оскорбить человеческое достоинство.
И действительно, увековечить на полотнах старческие лица во все века удавалось лишь величайшим мастерам кисти, да и то, как правило, на склоне лет, в пору их творческой зрелости: вспомним Тинторетто, Тициана и многие полотна Рембрандта. Скульптура до сих пор лишь на пути к высотам мастерства, и теперь уже весьма проблематично, сможет ли она когда-либо достигнуть совершенства. Она связана теми же путами натурализма: подменой глубинной сути объекта его внешним обликом, — что и фотография.
Не преодоленный и поныне, еще не изжитый садизм фотографии сродни жестокости разнузданных юнцов. И в самом деле, чему он радуется, этот сорвавшийся с цепи фотообъектив, рыскающий по человеческому лицу, сладострастно «потирая руки»? Смакует морщины, бородавки, лишенные ресниц веки, удачно схваченную и впечатляющую, неутаенную гримасу боли.
Нам известен подобный шедевр одного художника-недоучки: портрет старушки с лицом, похожим на сморщенное яблоко. Портрет верен как отражение духовного облика людей, считающих этот образ поразительно правдивым. И достоверно свидетельствует об их садизме. В этом плане правдив и фотообъектив.
Правдив даже в тех случаях, когда фотографы — как бы в качестве своеобразного извинения — прибегают к ретуши. Но, как известно, импрессионизм пришел на смену натурализму не тогда, когда художники стали пальцем смазывать резкие линии. А когда они увидели скрытое за резкой линией.
Облик стариков за последние десятилетия претерпел значительные метаморфозы и болезненно поражает воображение — в том числе и их собственное. Что в немалой степени определил обычай фотографировать этих стариков. И только фотографировать.
Кисть направляется рукой художника, творца, прозревающего глубинную суть. Фотоаппаратом же орудует заурядный человек. Кандидат в заплечных дел мастера, палач-практикант.
Нет, старость следует изображать отнюдь не через изменения эпидермы.
Разительные перемены в своем облике мы впервые претерпеваем в пору отрочества, полового созревания. Эта начальная метаморфоза вызывает у нас улыбку — и улыбки окружающих тоже, как любые изменения, которые не зависят от нашей воли, которые совершаются механически, а нам отводят роль маленькой детали в некоем огромном механизме. Когда в конце учебного года мы возвращаемся под отчий кров, двоюродные сестры всплескивают руками и прыскают со смеху при виде пробивающихся у нас юношеских усиков; мы же с ответной улыбкой оглаживаем этот первый пушок, а взгляд наш между тем отмечает, как совершенно по-новому ложится ткань на девических лифах: лучиками двух звезд.