Избранное
Шрифт:
— Да это совсем рядом, в двух шагах. Место прекрасное, и запрошу я немного. — Подхватив приезжего под руку, подталкивал его Капитан вверх по скользкой неверной тропе. И через колючий ежевичник, цеплявшийся за ноги, вывел на площадку, которую он прочил под строительство, на самом же деле представлявшую собой тесный и узкий уступ между двумя полуобвалившимися подпорными стенами, пригодный скорее под курятник и используемый соседними домами в качестве общественной помойки.
— Тут и дом встанет и для сада места хватит, — уверял Капитан, заставляя его чуть не силой, спотыкаясь о камни, старые обручи с бочек и помятые кастрюли, мерить шагами землю, которую он не собирался покупать. — В том году мне по наследству отошел. А вид отсюда — и село и залив как на ладони. — В предвкушении заключительного рукопожатия Капитан уже поплевывал
В лавке, куда заглянул приезжий, он застал бакалейщика, поглощенного вывешиванием какого-то товара. В застойном воздухе тесного помещения смешались запахи отсыревшего мыла, селедки, трески, керосина и прогорклого масла, в мутном свете, сочившемся из подслеповатого, давно не мытого оконца, поблескивали выстроившиеся на полках бутылки и консервные банки.
— Простите, — заметил наконец его бакалейщик. — Не могли бы вы зайти попозже или в другой день, если вам не слишком срочно?
— Идет, Душан. Я у Миле возьму кусок свечки. А что это вы взвешивать взялись?
— Что? Все подряд! Мой помощник не вышел сегодня на работу, а из Новиграда всякую минуту может ревизия нагрянуть и обнаружить недостачу.
С лица бакалейщика стекал пот и капал на чашу весов, в куль с мукой, но у него не было времени ни стереть его, ни хотя бы взглядом проводить досужего клиента, с уходом которого он снова всецело отдался своему занятию, между тем как тот, задохнувшись в спертой атмосфере бакалейной лавки, спешил чем-нибудь освежиться в гостинице.
На скамье перед заведением лежал навзничь Симо Бутылка, в пьяном беспамятстве нечувствительный к дождевым каплям, метившим попасть в его открытый рот. Загородив проход ногами и выпятив живот, развалился на стуле Уча. Хозяин дремал за стойкой, откуда при каждом вздохе или всхрапе показывался его курчавый вихор. Кисло выглядела и красотка с туристической рекламы. Покоробившаяся от сырости бумага исказила ее улыбку, и постаревшая за ночь красотка, казалось, утомленно потягивалась и зевала.
— Где это вы запропастились? Вас со вчерашнего дня не видать, — проговорил учитель, едва ворочая губами, как бы выдыхая слова из живота. — Налейте себе сами. Миле тоже сморило.
Но стоило приезжему присесть за стол, как Уча, облокотившись на руки, пригнулся к нему и, словно отвернув кран переполненного бурдюка, дал выход безудержной своей словоохотливости, и по мере истечения из него потока речей, казалось, опадал его вздутый живот и брезгливая гримаса на лице постепенно сменялась выражением блаженного облегчения от тягостного бремени.
— Капитан Стеван? И продать он ничего не может, и не капитан он, и не знай его Уча столько лет, не поручился бы он, что его Стеваном зовут. Земля у него точно есть; наверное, он и сам не знает сколько, он ею совсем не дорожит, межи стерлись, и ограды у него обвалились, такое уж его счастье, что они ему не нужны, поскольку и так все здесь скоро будет его. В прошлом году он ухитрился обвести вокруг пальца одного заезжего и всучить ему клочок земли, а вот уж протягивает ноги его троюродная бабка и оставляет ему в три раза больше. И так без конца. Все как будто только для того и умирают, чтобы вспомнить Стевана перед кончиной и наградить по завещанию наделом. Но так как умирающим хорошо было известно, что капитан землю эту немедленно сбудет, а деньги промотает, то каждый участок отходящие в мир иной норовили поделить по крайней мере на пятерых. Таким образом, наследство получалось общим. Такой уж обычай у нас. Наследники никак не могут договориться о разделе и ценах на землю, и поэтому она только в бумагах переходит от одного к другому, на самом же деле всегда остается в той же семье. Все в этом селе переплелось между собой, как петли в сети — одно за другое цепляется, одно от другого зависит и, таким образом, составляет единое целое. Вот он каков, Капитан! Пятнадцать лет он, правда, плавал, пока не перебывал на всех судах, повсюду оставив память по себе. Дослужился до боцмана, но, едва добравшись до штурвала, врезался в волнорез, так что судно чуть не выскочило на песок. Его списали на берег, и вот уже десять с лишним лет он судится, требуя возмещения убытков, восстановления стажа и производства в высший чин. И подождите, он еще своего добьется и потопит корабль вместе с экипажем и пассажирами.
— И вам бы следовало его поостеречься. Еще втравит вас в какую-нибудь неприятность. Вон он Душана, нашего бакалейщика, который и так по два раза каждый пакет муки взвешивает, чтобы, не дай бог, не ошибиться, запугал ревизиями да контролерами. Все уши ему прожужжал про всякие там растраты и судебные процессы над директорами и завмагами, а вчера еще подбросил мыслишку, что, мол, неявка на работу его помощника кажется ему очень подозрительной, тем более что прошлой ночью он его засек в Новиграде в гостинице за карточной игрой, где тот просаживал бешеные деньги. А откуда они у него? Поэтому лично он советует бакалейщику произвести учет товаров, чтобы заблаговременно восполнить недостачу и тем самым предупредить неприятные открытия, вполне возможные в случае внезапной ревизии, а самому таким образом избежать каторги. И вот вам, полюбуйтесь — Душан пересчитывает и перевешивает всю свою наличность. Не ест, не спит, со вчерашнего дня инвентаризацией занят, не выкроил минутки домой забежать, взглянуть на жену и детей. Неизвестно еще, не впутал ли он и вас в какую-нибудь историю.
— А я-то при чем? С какой стати ему меня трогать?
— С какой стати? Да он и сам не знает, зачем ему все это нужно. Со скуки просто. И то, что Симо выкинул на днях, дело его рук. Это Капитан его завел. Один раз по его наущению Симо кидался с ножом на Гаю-почтальона — приревновал его к Стане, тот ей письма на дом носил. И Миле Капитан какую-то каверзу подстроил с той самой мадьярочкой, помните, почтальоншей, что прибыла на подмогу в соседнее село Соленое.
Злорадная и плутоватая ухмылка, скользнувшая по Учиной физиономии, склоненной к столу, навела приезжего на мысль, что и он не чист и приложил руку к капитанским проискам. И с Симо Бутылкой и с Душаном, а рассказ учителя является скорее всего способом насолить Капитану, постоянно обыгрывавшему его в карты, и входит в какие-то, пока еще скрытые, но далеко идущие и, несомненно, самым неприятным образом задевающие его собеседника планы, которые не замедлят обнаружиться в ближайшем будущем. Приезжий поднялся, положил деньги на стойку и, обессиленный влажной духотой, пошатываясь, побрел вниз, в село.
Скособочившись и перегнувшись в сторону оттягивавшей руку тяжелой бадьи с пойлом, в черном платье, но с непокрытой косматой головой, дорогу ему пересекла вдова Роса, намеренно от него отворачиваясь и отводя в сторону глаза.
Старания Капитана даром не пропали — она приметила приезжего у мельницы и теперь убеждена, что он намерен купить эту старую рухлядь, а ее лишить последнего приюта.
Итак, наряду с Симо Бутылкой он приобрел еще одного врага, и встречи с ним столь же неприятны, сколь и неизбежны. Мухи и куры слетались к жирному следу пойла, оставленного вдовой. Он пожал плечами — видимо, придется с этим примириться.
В тот же вечер его остановил перед Станиным домом Митар Чумазый, хмурый и мрачный более обыкновенного. На плечо закинуты весла, в руке корзина, непогода ему не помеха для промысла.
— Мне бы вас на пару слов.
Митар спустил весла и уставился на него близко сведенными к переносице глазами.
— К твоим услугам! Хочешь, к Стане зайдем, ракии выпьем или кофе.
— Некогда. Я в море выходить собрался.
— Ну так хоть присядем давай. Вон на межу у источника.
— Можно и стоя. Говорят, вы на меня показать собираетесь.
— Я? Кому?
— Новиградскому рыбнадзору или милиции. Вам лучше знать. Что я рыбу динамитом глушу.
— Кто это тебе сказал?
— Не важно, ходит такой слух по селу. Вот я и решил остановить вас вовремя — мне-то ничего не будет, как бы только это вам не повредило. Занимались бы вы лучше своими делами. Вот вам пляж, купайтесь, отдыхайте себе на здоровье, а бедноту не задевайте. Хорошо деду Томе и Капитану рассуждать — у них сети есть, а детей нету. У меня наоборот, вот я и выкручиваюсь как умею. Мне никто не помогает, потому никто не имеет права и мешать.