Избранное
Шрифт:
Стефан. Да, тетушка. Конечно, нет, тетушка. Я отпросился из-за дня рождения господина Баарса. Да. Угу. Угу. Но ведь у меня гости. Спят на полу. На подушках. Все трое. Нет, не вместе. Один в кухне. Нет, конечно, не на моей кровати, как вы могли подумать. Это поэт. О нем написано в энциклопедии.
Из кухни выходит заспанная Джекки, на ней только трусики и лифчик. Она проходит мимо Стефана и ставит пластинку. Звучит громкая музыка. Джекки идет обратно в кухню.
Стефан (вынужден кричать). Это соседи шумят. Да, ссорятся. Э-э, оркестр. Они репетируют. Постучать в стенку? (Стучит по полу, Мол поворачивается на другой бок, но не просыпается.) Вы слышите, как я стучу? Да. (Добирается до проигрывателя и уменьшает звук.)
Джекки возвращается, бросает на Стефана сердитый взгляд и снова усиливает звук.
Стефан (кричит). Они опять начали, тетушка! (Пластинка останавливается, а Стефан все еще кричит.) Я скажу им. Полицию вызову.
Джекки берет у него трубку и кладет на рычаг.
Джекки. Никогда, слышишь, никогда не трогай мой проигрыватель.
Стефан кивает.
Джекки. Это единственное, что у меня есть.
Стефан ехидно улыбается.
Джекки. Я больше не люблю тебя. Ты какой-то чокнутый.
Стефан. Это всегда по утрам.
Джекки (закуривает, качает головой). Ты чокнутый, Стефан. Я таких еще не встречала: пока темно, ты трудишься, как пчелка, а когда наступает день, превращаешься в робкого юнца.
Звонит телефон. Джекки снимает трубку.
Кого? Какого Стефана? Да здравствует Сталин! (Кладет трубку.)
Стефан. Это моя тетушка. Она воспитывала меня с тринадцати лет.
Джекки. Не надо винить ее за это. Кто-то же должен был этим заниматься. Ведь воспитание иногда приносит пользу. Взять хотя бы меня. Почему я ничего не добилась в жизни, почему я не в Голливуде? Потому что меня никто не воспитывал. Недавно я сидела с одним хорошим знакомым в ресторане, он хотел взять меня с собой на Карибское море и оплатить все расходы. Так вот, обедали мы, и я совершенно спокойно, не придавая этому никакого значения, высморкалась в скатерть. Ты не поверишь, он от злости налился кровью, даже не мог больше есть! Швырнул салфетку на пол и ушел! С тех пор о нем ни слуху ни духу. А он даже соглашался взять с собой Рафаэля, если я поклянусь на Библии, что не сплю с ним.
Стефан. А разве нет?
Джекки. Было, конечно. Я жила у него в доме, и иначе было невозможно. Но с тех пор прошло уже не меньше четырех недель, все в прошлом. Тот, с Карибского моря, был хозяин ночного клуба. Он собирался вывести меня на сцену. Честное слово. Номер должен был называться «Рок-н-ролл в пустыне». Зеленая шаль, две розочки вот тут. Да, один разок высморкалась — и тю-тю. Не понимаю я этих мужиков. Хотя тот, из ночного клуба, все делал основательно. Сначала, говорил, пробный танец, вроде испытания, чтобы не купить кота в мешке. Нельзя ведь, ни разу не выходя к рампе, вдруг изобразить и чувственность, и страсть, и рок-н-ролл в пустыне. Вообразить, как он говорил. (Кричит.) Увижу ли я тебя когда-нибудь, Карибское море? (Тише.) Увидит ли мой ребенок Карибское море? Нет, бедняжка вырастет под дождем и в тумане, как и его мама. Ты не хочешь есть?
Стефан. По утрам никогда не хочу есть.
Джекки (качает головой). Ты и правда чокнутый. Но я питаю к таким слабость. (Пристально смотрит на него.) Знаешь, если бы я себя не сдерживала, я б в тебя влюбилась. По-настоящему. Чтобы сердце горело и трепетало, чтобы плакать и жить одной любовью. Тебе пришлось бы привыкнуть!
Стефан. Что может быть прекраснее!
Джекки. Но я решила выкинуть всех мужчин из своей жизни.
Стефан. Почему?
Джекки. Ради ребенка. Мы вместе пойдем с ним по жизни, вдвоем — против всех вас.
Стефан. Понимаю.
Джекки. Ты серьезно? Или просто мне поддакиваешь? Ты какой-то тихоня. Я тебе не верю. Ты правда такой робкий или притворяешься, чтобы соблазнять девушек? Распускаешь нюни, что упал с велосипеда, про маму и всё такое.
Стефан (с усмешкой). Может быть.
Джекки. Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу.
Стефан. Что?
Мол храпит.
Джекки (кричит). Мол! Мол! Он везучий, но и он скоро нарвется.
Стефан. Он вор.
Джекки. Да, но глупый вор. И никогда не поумнеет. Это у него от отца, тот тоже был не больно сообразительный.
Стефан. Он что, тоже был вор?
Джекки. Да. У нас был один отец. Мол — мой братишка. Позавчера нас выставили из дома Рафаэля за то, что Мол открутил все дверные задвижки и продал. Он когда-то слышал, что во время войны медь и цинк ценятся не меньше золота. И вот позавчера по радио передали, что американцы высадились в Антверпене, а русские уже в Германии. Потом оказалось, что это радиоспектакль, но мы узнали об этом уже после того, как все задвижки были проданы.
Стефан. Надеюсь, здесь он этого не сделает.
Джекки. Будь уверен. Он никогда не делает одно и то же дважды. Здесь он найдет что-нибудь новенькое. Не смотри так на мои ляжки.
Стефан (отворачивается). А я и не смотрю.
Джекки. Я тебе нравлюсь? (Принимает соблазнительные позы, копируя красоток с журнальных обложек, он смотрит в замешательстве. Она ставит ту же пластинку, кружится вокруг него, теребит ему волосы.) Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу. Стан-пан цу-пу ем-пем?
Входит Рафаэль. У него мрачное лицо, волосы взлохмачены, костюм помят. Он выдергивает штепсель проигрывателя из розетки, садится на диван возле Мола и неподвижно смотрит перед собой.
Стефан. Привет, Рафаэль. Хорошо выспался? (Джекки.) Он что, сердится на меня? Я сделал что-нибудь не так? Ну, тогда я пошел готовить кофе.
Рафаэль. Мне без молока. (Джекки.) Я скоро стану управлять этой страной, и моя грозная воля будет законом, тебя первую поставят к стенке, не посмотрят, что беременная. То, что этот олух провел с тобой ночь, меня не волнует. Но того, что я сейчас слышал, я от тебя не ожидал. После всего, что я сделал для тебя! Ты не имеешь права! Не-пе им-пим е-пе ешь-пеш пра-па ва-па. Ты превращаешь все, что было между нами, в прах! Между нами все кончено, ладно, но пусть хоть останется наш язык. Ты обучила меня этому языку в минуты нашей исступленной страсти, он принадлежит только нам, единственный человеческий язык на свете. А теперь ты разговариваешь на нем с этим кре-пе ти-пи ном-пом! Джекки, как я унижен! Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу — как часто я шептал тебе эти слова и слышал их в ответ, когда мы делили ложе! А теперь это превратилось в пустую болтовню, эти же слова ты говоришь какому-то… Утро полетело к черту. И весь день, наверно, тоже. Сегодня настанет мой конец, я погибну, сгину, превращусь в ничто.
В кухне свистит чайник.
Что ЭТО?
Джекки. Кофе.
Рафаэль. Этот парень просто святой.
Джекки. Он любит людей. (Стефану, который входит с чашками.) Правда, Стефан?
Стефан. Кто? Я? Конечно. А вы разве нет?
Рафаэль. Не лги, Стефан, ты не любишь людей.
Джекки уходит на кухню.
Вот тебе пример. Я сижу здесь с моим ангелом Молом и пытаюсь спокойно начать новый день, в состоянии полной релаксации поглощаю неприятные запахи, окружающие нас, — короче, сосредоточиваюсь на обыденной повседневности. А что делаешь ты? Болтаешь-балаболишь у меня над ухом, а оно так чувствительно к малейшему колебанию в этот неурочный час, что перестает слышать. Ты говоришь, что любишь людей, но первое, что делаешь с утра пораньше, — нахально суешь нос в чужие дела, мешаешь человеку в самые лучшие мгновения дня, когда ангелы еще летают вокруг, когда человек еще способен думать обо всем на свете. Следовательно, ты не любишь людей, потому что ты не любишь одного человека. Следовательно, тебя нужно поставить к стенке. (Обращается к Джекки, которая приносит кофе и разливает по чашкам.) Спасибо, дорогая. (Стефану, который пьет кофе.) И ты говоришь, что любишь людей! Каждый день над твоей головой поднимаются самолеты (угрожающе показывает наверх) и кружат с кобальтовыми бомбами в чреве. Ты хоть одним словом, хоть одним жестом когда-нибудь протестовал против этого? Молчишь! А кто молчит, тот соучастник. (Пьет кофе.) Отменный кофе. (Указывает пальцем на Стефана.) Ты несешь ответственность за кобальтовую бомбу!