Избранное
Шрифт:
Макс. А как же. Ведь ты пообещал им десять килограммов сахара за то, чтобы сегодня вечером они дали тебе спокойно побыть здесь наверху, в тепле и уюте, с этой милашкой, к которой «стоит только руку протянуть». Не так ли? Я ведь все о тебе знаю, приятель, а нет, так рано или поздно узнаю. Десять килограммов сахара по шестьдесят франков за килограмм — неплохая цена за уютный вечерок. Дороже, чем гостиничный номер в Компьене. Не так ли, Малу?
Малу. Возможно.
Макс. Номера в городе нынче стали дороговаты, ты не находишь, Малу?
Малу. Откуда мне знать?
Макс. Разумеется, неоткуда. (Пауза.) Но в гостиничном номере лежать куда
Малу (жестко). Первый раз про это слышу.
Кило. Может, перекинемся в картишки? (Достает и приносит карты, лежавшие на одной из балок.)
Макс. С удовольствием.
Малу. А я не умею играть в карты.
Кило кладет колоду на место.
Макс (кричит). Жан-Мари — вот как его звали! Да, точно. У него еще было какое-то прозвище. Сейчас… Ах, да, Слюнявый! Потому что, ты помнишь, Малу, он вечно распускал слюни. По подбородку у него всегда текла слюна, и он вытирал ее рукавом, вот так (показывает), и рукав у него постоянно был мокрый. А если слюна все-таки капала ему на куртку, он получал пинок от отца. Папаша его тоже работал тут на заводе, этого мальчонку нельзя было оставлять без присмотра. Я как сейчас вижу их обоих возле свекломойки: отец сует Жану-Мари в рот кусок хлеба и дает запить вином. Верно я говорю, Малу?
Кило. Послушай, зачем ты рассказываешь нам все это?
Малу (подойдя к Максу, произносит свистящим шепотом). Ты же обещал! Обещал, что не будешь вмешиваться в мои дела и пакостить мне.
Макс. Как ты думаешь, Кило, сколько лет было Жану-Мари?
Кило. Откуда мне знать? Да мне это и неинтересно.
Макс. А ты как думаешь, Малу? Сколько лет можно было ему дать?
Малу (нерешительно). Лет двадцать?
Макс (смеется). Ну нет, и ты это отлично знаешь, девочка моя! Ему было всего четырнадцать, и ровно столько можно было ему дать. Летом он даже ходил в коротких штанишках.
Кило. Тот самый Жан-Мари?
Макс. Тот самый Жан-Мари, четырнадцати лет от роду, гнилой насквозь, как персик. Каждое утро он приходил на завод, держась за руку отца, а стоило однажды отцу выпустить его руку, как малец влил в себя целую бутылку можжевеловой водки и удрал. А потом прыгнул в известковую печь. Он был совсем ребенок. Мы все, даже я, гладили его по наголо обритой голове. И ты тоже иногда это делала, верно, Малу? Ребенок, кучка мяса и костей, которой суждено было сгореть.
Кило (обращаясь к Малу). Это правда?
Малу (Максу). Ты сказал, что больше никогда не причинишь мне зла. Что навсегда оставишь меня в покое.
Кило. Я ведь тебя ни о чем не спрашивал, мне совсем не хотелось знать, кто был у тебя раньше. Ты мне сама о нем рассказала, просто так, ни с того ни с сего. Зачем же, если это неправда?
Малу. Да у меня ничего не было с этим Жаном-Мари, мне и смотреть-то на него было противно.
Кило. Зачем же тогда ты о нем рассказывала? (Ходит взад-вперед.) Наверно, подумала: наплету этому толстомордому детских сказок, чем глупее, тем лучше, он ведь все проглотит.
Малу. Нет. Я так не думала…
Кило. А что же тогда?
Малу. Я это сочинила…
Макс. Но, милая Малу, зачем же было сочинять, зачем пудрить парню мозги? Ведь вы стали такими близкими людьми. После всех этих проведенных вместе ночей.
Малу. Потому что… сама не знаю. А в сущности, что тут дурного? Если человек что-то сочиняет, просто так, для собственного удовольствия, потому что это звучит красиво и печально, потому что это похоже на то, что случилось на самом деле, но только ты как бы смотришь на все издалека, как бы видишь это в кино. Когда я сочиняю, я и сама становлюсь другой, совсем не той тварью на мокрой соломе, с давно не мытыми волосами, высохшей кожей и грязными руками, какой я стала сейчас… Да, я все это сочинила…
Кило. Значит, у тебя не было никакого возлюбленного… в прошлом году?
Малу. Нет, был… но другой.
Кило. Кто же? (Видит, что она не решается ответить, а Макс улыбается.) Можешь говорить при Максе, я его не стесняюсь.
Малу (Максу). Пожалуйста, уйди. Ты уже вволю повеселился, получил удовольствие. А теперь уходи.
Макс. Но почему?
Малу. Потому что я тебя прошу.
Макс. На дворе холодно.
Малу. Сходи-ка в промывочную и возвращайся через час. Ну, хотя бы через полчасика. Я сделаю все, чего ты потребуешь. Ну пожалуйста!
Макс. Ты уже можешь не так много, девочка моя. Что ты успеешь сделать? Сезон-то окончен.
Кило. У тебя ничего не было с Жаном-Мари, тебе даже смотреть на него было противно, а мне ты сказала, что это был единственный мужчина, который для тебя что-то значил. Теперь же выясняется, что у тебя был совсем другой. Как все это понимать? Объясни. Как мне разобраться в этой путанице? Кто же все-таки был этот человек, который что-то значил для тебя, среди дураков, которые согласились здесь работать, среди этого отребья, съехавшегося сюда со всего света?
Макс. Может, все они что-то значили для нее.
Кило. Как это все? Это ты, ты разворошил прошлое, чтобы сбить меня с толку. Заткни-ка лучше пасть. Я спрашиваю не тебя, а ее.
Макс. Зачем так волноваться, мой мальчик? Сезон окончен, послезавтра мы отправимся домой.
Малу. Но ты обещал, ты клялся жизнью своей матери.
Макс. У меня нет матери, я подкидыш.
Малу. Зачем это тебе понадобилось?
Кило (с горячностью). У вас там какие-то секреты, а я ничего не понимаю. Ну говорите же, наконец.