Избранное
Шрифт:
Валович, не дав и дня передышки, откомандировал меня и на батинскую переправу. Часы полного изнеможения перебивались короткими минутами сна где-нибудь в полуразбитом крестьянском доме, опоясанном красным перцем, паприком, как звали его в этих краях. Я поднимался пошатываясь, обливал себя обжигающе холодной водой - и снова к реке.
На батинской переправе судьба опять свела меня с Филиппом Казимировичем, неистово наседавшим на командира понтонно-мостовой бригады: скорее, скорее!
Пока действовало только пять паромов, три катера и восемь барж. Все, что мы успевали переправить за ночь на плацдарм, нещадно перемалывалось в жестоком дневном бою.
Понтонно- мостовую бригаду скрыли в роще, их много вокруг. Но чуть посветлеет небо, немцы наугад пикируют поочередно то на одну рощу, то на другую. Все же им удалось однажды накрыть понтонщиков и расколошматить шестьдесят метров готового к стыковке понтона.
Валович вызвал к прямому проводу:
– Что вы там копаетесь, в конце концов? В эту ночь наплавной мост должен действовать - приказ командующего!
– Не будет он действовать, товарищ Четвертый.
– Командир бригады и вы пойдете под военный трибунал!
– Это делу не поможет… Мы работаем без авиационного прикрытия. Где наши истребители, товарищ Четвертый?
– Ждите у телефона.
Прижав телефонную трубку, вытянув шею, я смотрел, как семь немецких пикировщиков обрабатывали ближнюю рощу, всего в трехстах метрах от понтонной бригады. Загорелась машина со снарядами. От нее побежали солдаты, потом плашмя упали на землю. Горячий воздух врывался в оконный проем и обволакивал меня жаром.
– Где вы пропали, Тимаков? Вас бомбят, что ли?
– Слушаю…
– Обеспечение с воздуха будет. Кроме того, на машинах отдельный саперный батальон. Через час прикатит к вам. Приказ командующего остается в силе.
– Спасибо.
– Да, Константин Николаевич, как только наладите переправу известных вам частей, возвращайтесь в штаб!…
Уже не бомбили - наши истребители сбили одиннадцать «юнкерсов». В час ночи шестнадцатитонный четырехсотвосьмидесятиметровый наплавной мост соединил берега, и началась торопливая переправа частей, готовых к броску за Дунай.
Днем мост разводился в стороны, к берегам, и маскировался. Нас беспощадно поливали снарядами из-за Дуная. А тут еще после частых дождей менялся уровень реки. Мы перестраивали причалы и пристани, а ночами, соблюдая полную тишину, гнали по мосту пехоту и толкали пушки с колесами, обмотанными тряпьем. Однажды на рассвете я на свой страх и риск пустил на тот берег на полном ходу самоходный артполк. Удалось, хотя и не без потерь: прямым попаданием немцы запалили одну машину.
К исходу дня 18 ноября на том берегу уже было четыре стрелковых дивизии, два самоходных и три иптаповских полка.
Меня нашли спящим в кустах, перенесли в машину и увезли в штаб армии. Об этом, правда, я узнал после тридцатишестичасового непрерывного сна.
В окно врывается яркий свет, у входной двери стоит незнакомый, опрятно одетый ефрейтор.
– Умоемся, товарищ полковник.
– Ты что, в званиях не разбираешься?
– Я соскочил с кушетки и стал разминаться.
– Разбираюсь, товарищ полковник.
– Из кармана брюк он достал пакет.
– Приказано вручить лично и срочно.
Полковничьи погоны! И приказ о присвоении мне нового звания. Еще записка от Валовича. Твердая рука вывела: «Чтобы в лесу твоем еще один волк подох! Поздравляю».
В офицерской столовой дежурный капитан усадил за отдельный стол:
– Отныне здесь ваше место, товарищ полковник.
Завтрак принесла женщина с симпатичными ямочками на щеках.
– Вот и молоденького
Ее полноватая теплая рука, ставя на стол тарелку с хлебом, как бы невзначай коснулась моей щеки. Будто в глубокий холодный погреб ворвался луч такой яркости, что можно и ослепнуть!… Почему-то возник в памяти давно виденный и позабытый евпаторийский пляж с чистым желтым песком и голым пухловатым малышом - он сгребал в кучу перламутровые ракушки… Женщина поднесла руки к груди и стояла, машинально перебирая пальцами пуговички - не расстегнута ли кофта. Я не поднимал головы, но почему-то все видел…
Колбаса травянистого вкуса не лезла в горло. Проглотил без хлеба кусок сливочного масла и запил полуостывшим чаем. Встал.
– Папиросы, папиросы ваши, - сказала женщина каким-то упавшим голосом.
Я взял пачку «Казбека», сунул в карман.
– Благодарю, - сказал я, торопясь уйти.
– Когда к обеду-то ждать?
– спросила с тихой бабьей жалостливостью.
Перескочив канаву, уселся на первый попавшийся пень, закурил. Десять затяжек - и пришло успокоение, так успокаиваются волны после упавшего ветра. Возвращался на землю, к всегдашнему, к тому, что было вчера, позавчера и много-много дней назад. И тут же услышал глухие и сердитые перекаты с той недалекой стороны, где поднимались фонтаны земли с водой. Ни для меня, ни для кого другого ничего не может сейчас существовать, кроме войны с ее уханьем, аханьем, татаканьем, лужами и грязью, мужской руганью, приказами, без которых не знаю, как мыслить и жить. И не дай бог неожиданной тишины - изнутри взорвешься!…
…На лестнице столкнулся с адъютантом Валовича.
– Вас требует командующий.
Гартнов встал навстречу:
– Поздравляю с высоким воинским званием!
– Служу Советскому…
– Служи, а как же.
– Рука его потянула меня к столу.
– Садись и дай поглядеть на тебя.
Сдал генерал: щеки втянулись, мешки под глазами набрякли, потемнели.
– Кури, если хочешь, - сказал, по-стариковски махнув рукой.
– Трудно, полковник… С Днепра многих довел до чужой земли в здравии и уме.
– Он выставил три длинных морщинистых пальца.
– Говорят, бог троицу любит.
– Два пальца убрал, оставил указательный.
– На последнем он кровенит нас нещадно.
– Свелись седые брови.
– Третий раз форсируем Дунай и за все более или менее спокойные марши по Балканам расплачиваемся тысячами жизней!
Я лишь сейчас увидел генералов Бочкарева и Валовича - они сидели за столом в стороне и молча глядели на нас.
– С этой минуты ты, полковник, представитель Военного совета армии… Сиди, сиди, береги силенки. Обстановка на плацдармах тяжелая. В ротах солдат - на пальцах пересчитаешь!
– Подвел к карте.
Бочкарев и Валович встали, молча пожали мне руку.
– Двести пятая высота! Они ее в крепость превратили. А подходы? Гляди. Две дамбы, а между ними трясина выше головы. Станция Батина, куда тянется узкая однопутка. С северо-запада затопленная местность. На высоте доты, дзоты, сотни пулеметов, десятки тысяч отборных эсэсовцев. Зачем все это Гитлеру потребовалось, на кой ляд он палит полк за полком? Расчет точный. Не удержат - прощайся с нефтью, бензином, огромной и богатой сырьем землей между Балатоном и Дравой. А взять двести пятую надо, и возьмем! Пойдешь на вторую дамбу. Там дивизия Казакова и самоходки, что ты пропихнул через Дунай, может, на свое счастье. К исходу завтрашнего дня жду доклада, что станция Батина пала. Ты готов?