Избранное
Шрифт:
Атмосфера в комнате опять стала легкой и непринужденной. И хотя кое-что еще оставалось неясным, сети красноречия, опутавшие подростков, стали расползаться, и требовалось уже совсем немного, чтобы снова начали раздаваться насмешки в адрес Короткого. Но Короткий не упустил случая приостановить подобное развитие событий.
— В тот день, когда у. Свободных мореплавателей кончились боеприпасы, в сумках для фотопринадлежностей я привез динамит, взятый из нашего оружейного склада. По дороге в Токио я припрятал динамит в камере хранения на станции Атами, где обедал. Думаю, того, что я сказал, достаточно, и объяснений не требуется? Если свободные мореплаватели изобьют меня и вышвырнут вон, я возьму динамит и совершу нападение на банк в Атами, потом сделаю вид, что нападение провалилось, и взорву себя. Представляете, как безумно обрадуются этой новости в еженедельнике, которому я продал фотографии. Они немедленно опубликуют фотографии военных учений. В этом случае японская полиция сразу же мобилизует все свои средства — научные и политические, — чтобы состряпать из вас угрожающую обществу вооруженную организацию. Сомневаетесь? Мне-то что, я, Короткий, взорвусь. Без мучений и страданий — что может быть лучше?
Короткий не только вернул утраченные позиции, но и перетянул на свою сторону подростков, сидевших в комнате. Даже бывший солдат, который до этого с глупым самодовольством смотрел на происходящее, не скрывая любопытства, прислушивался к тому, что говорилось.
— На этом суде я старался убедить вас в своей виновности. Думаете, зачем? Чтобы заставить казнить меня, — надменно заявил Короткий, чутко уловив нерешительность аудитории. — Вот почему я…
— Все ясно, Коротышка, — перебил его Такаки. — У нас сейчас идет суд, должен же высказаться не только один обвиняемый? Существует перекрестный допрос, дай же нам допросить тебя. Тамакити и Красномордый представляют обвинение, я представляю защиту…
— Защиты мне не нужно, — подскочил Короткий.
— В таком случае это будет перекрестный допрос с тремя обвинителями, Коротышка, — сказал Такаки, подняв голову, которую до этого все время держал опущенной. — Настоящий ли ты Короткий, у которого физически сокращается тело? Или ты, так сказать, Короткий психический, который лишь вообразил, что тело его сокращается?
— На такой вопрос ответ однозначен. Если я на самом деле сокращаюсь физически, то отвечу: да, верно. Если я сумасшедший, сокращающийся лишь психически, то тогда я без колебаний отвечу: нет, я не сумасшедший, я сокращаюсь физически, то есть снова отвечу: да, верно, — паясничал Короткий.
Тамакити хмыкнул — то ли насмешливо, то ли сдерживая рвавшееся наружу бешенство. Красномордый, у которого даже глаза налились кровью, старался не смотреть на Такаки. Подростки беззастенчиво гоготали. Однако Такаки с хладнокровием, резко отличавшим его от Короткого, Тамакити, Красномордого и всех остальных, продолжал допрос:
— Тогда я поставлю вопрос иначе, Коротышка. В чем конкретная причина, сделавшая тебя физическим или психическим коротышкой? Мне кажется, ты до сих пор об этом ничего не сказал.
— Конкретная причина, говоришь? Что это значит? Что если бы такая причина была и у вас, то Союз свободных мореплавателей комплектовался бы из одних коротышек?
На этот раз и Бой хмыкнул в тон Тамакити, а Красномордый покраснел до слез. Подростки же, почувствовав, что Такаки совершил промах, сидели молча, затаив дыхание.
— Я стал Коротким, потому что в моем организме появились гены сокращения. Именно в том, что я Короткий, и состоит пророчество будущего, которое ждет все человечество!
Такаки вынул из конверта, по которому он до сих пор постукивал красным карандашом, фотографии детей, больных атрофией мышц, и бросил их Короткому. Тот с видом победителя, сощурившись, посмотрел на фотографии.
— Я и твою «речь по случаю получения премии» тоже вырезал, Коротышка. Прочти ему, Красномордый.
— «Наиболее светлым впечатлением было то, что для детей в этой больнице время течет в обратном направлении, — читал Красномордый тонким дрожащим голосом. — Мне кажется, я могу утверждать это, поскольку каждый новый день мучений этих детей приносит в их мышцы нечто противоположное тому, что появляется в мышцах обычных детей по мере их роста. Три года назад, когда я начал их фотографировать, они могли сами ходить из дому на процедуры, в этом году, чтобы добраться до лечебницы, они должны сесть в каталку, в будущем году, они, наверно, не смогут без посторонней помощи встать с постели. Современная медицина не в силах остановить это обратное течение времени в организме детей. Герой одной юмористической телевизионной передачи молил: время, остановись! — не в этих ли словах заключены все помыслы несчастных детей? Помыслы множества детей: время, остановись…»
— Достаточно, Красномордый, — сказал Такаки. — Это «время, остановись» очень подходит твоему писклявому голосу, Коротышка. На церемонии вручения премии ты тоже изобразил на своем лице кротость и скорбь и пропищал: «Время, остановись»?
Слова Такаки были полны ненависти. Подростки слушали его, затаив дыхание. Короткий же, казалось, погрузился в свои мысли и ничего не видел вокруг.
— Вот почему я хочу, Короткий, снова вернуться к тому же вопросу, который ты высмеял как логическую бессмыслицу. Возможно, он был сформулирован недостаточно четко. Но его можно задать и по-другому, — возвысил голос Такаки. — Ты не сжимаешься ни физически, ни психически, ты — фоторепортер, прикрываясь этой выдумкой, пробравшийся к нам, чтобы фотографировать жизнь Союза свободных мореплавателей. Вот как я хочу поставить вопрос… Ты со злым умыслом фотографировал нас и продал фотографии еженедельнику, и если теперь Союз свободных мореплавателей не перейдет к действиям, твоим фотографиям — грош цена. Вот ты и решил нас спровоцировать, да?
— Отвечай, Короткий! — ломающимся голосом закричал Тамакити.
То же одновременно выкрикнул и Бой. Крики наполнили комнату. Отвечай. Отвечай, вопили подростки. Бывший солдат сил самообороны тупо уставился на Короткого. Вокруг бушевали крики. Даже Доктор кричал с возмущением:
— Отвечай, Короткий!
Глава 14
ПОД КИТОВЫМ ДЕРЕВОМ
Короткий, молча смотревший на фотографии, был похож на загнанную крысу, которая мечется по огромной площади, не зная, куда бежать, где найти спасение. Возбужденные голоса подростков становились все громче. Короткий молчал, опустив голову. Такаки снова принялся чертить красным карандашом на конверте из-под фотографий какую-то геометрическую фигуру. Внешне он был спокоен, но по щекам, туго обтянутым кожей, расползался румянец.
— Сколько ты получил за фотографии, которые продал журналу? Отвечай!.. Наверно, столько же, сколько за фотографии голых девочек? Отвечай же!..
— Наших криков никто не услышит? — спросил Исана у Такаки.
— Вокруг стоят часовые. Они просматривают весь район, разумеется, за исключением прибрежных зарослей, — ответил Такаки.
Короткий аккуратно сложил валявшиеся на циновке фотографии. В движениях его рук, хотя и скованных наручниками, чувствовалась профессиональная сноровка. Превозмогая боль в затекших коленях, он с трудом встал сразу на обе ноги. Вид у него был потерянный.
— Я действительно делал эти фотографии и получил за них премию… Но совершенно забыл о них. И очень удивился, снова увидев. Я пытаюсь вспомнить, забыл ли я о них уже к тому времени, когда начал сжиматься. Я в самом деле потрясен, даже самому не верится, что можно так начисто забыть…
Тамакити вскочил и рукояткой альпинистского ножа ударил Короткого по голове. Короткий как подкошенный упал на колени, но сознания не потерял и остался на коленях. Руки, скованные наручниками, висели как плети. Но вот тело его снова обрело силу, и, как распрямляется, напившись воды, поникшая трава, он встал — сначала на одну ногу, потом на другую. И без всякого страха, тяжело дыша, продолжал грустно и спокойно: