Избранное

Бабарахим родился в 1640 г. (1050 г. хиджры) в Намангане в семье Валибаба, бедного ремесленника-ткача. Жизнь семьи была трудной, но природные способности и упорство Бабарахима позволили ему в юности приобрести серьезные познания в различных науках того в ремени, в частности, в религиозной философии. Будущий поэт в течение некоторого времени обучался в Намангане у муллы Базар-Ахунда, а затем в Кашгаре у знаменитого суфийского ишана Афак-Ходжи.

Однако Бабарахим не стал ревностным последователем влиятельного духовенства, остался равнодушным к призывам предпочесть отшельничество и религиозное смирение живой, реальной жизни. Чем больше он узнавал истинное лицо Афак-Ходжи и его приспешников, их при творство, лицемерие, лживость и порочность, тем больше утверждались в его сознании сначала сомнения, а затем и отвращение к виденному.

К 1672-1673 гг. в мировоззрении Бабарахима стали проявляться открытые идейные расхождения с учением Афак-Ходжи.

Желая избавиться от вольнодумца, осмелившегося насмешливо относиться к духовному служению и к некоторым религиозным установлениям, Афак-Ходжа обвинил Машраба в любви к одной из своих служанок и сурово наказал. Началась жизнь, полная превратностей: почти сорок лет прошли в непрерывных странствиях и скитаниях на чужбине.

С детства полюбив поэзию, Машраб с интересом изучал творчество Лютфи, Навои, Хафиза, а к 70-годам XVII в. сам приобрел известность как выдающийся поэт. Разрыв с удушливой атмосферой среды Афак-Ходжи дал новый толчок творчеству Машраба, которое становится еще более совершенным.

В творческом наследии Машраба главное место занимает лирика. В эпоху, когда было почти безраздельным господство туманных суфийских учений об отрешении от земной жизни, об уединенном служении богу, о грядущем загробном бытии, поэт обращает свой взор к реа льной действительности, к живому человеку и его чаяниям, пишет о любви и верности — величайших из человеческих чувств.

Машраб обогатил нашу поэзию значительным количеством газелей, считающихся несравненными образцами любовной лирики.

Во многом своеобразен и глубоко народен поэтический стиль Машраба. Лучшие его произведения отличаются высокой художественностью и тонким изяществом, взволнованностью и глубиной чувств, остроумием и напевностью, простотой и непринужденностью.

Обращаясь к различным лирическим жанрам узбекской поэзии, Машраб стремился сделать их близкими и привычными для широкой массы читателей и слушателей, из различных стихотворных размеров он выбирал наиболее легкие. Особо следует отметить, что среди узбекск их поэтов Машраб создал наибольшее число мустазадов, причем все они обладают высокими худозкественными достоинствами.

Свойственные газелям Машраба достоинства проявляются не только в мустазадах, но также и в других жанрах восточной поэзии — мурабба, мухам-масах, мусаддасах и мусабба.

Литературное наследие Машраба характеризуется глубоким социальным содержанием, народностью, антиклерикальной направленностью. Поэт с глубоким сочувствием изображает тяжелую жизнь простых тружеников, «сердце которых изранено мечом насилия», а «тело изъязвлено горем и страданиями», и сурово осуждает несправедливость и тиранию.

Машраб смело разоблачает двуличную сущность лживых и притворных служителей религии, ему свойственно неприятие многих религиозных догм, а в некоторых из них он открыто сомневается. Например, во многих стихах весьма пренебрежительно говорится о рае, аде, загробном мире, Мекке и выражается готовность поменять их «на одну бутыль вина» или продать «за одну монету». Именно за это правящие слои общества и реакционное духовенство видели в Машрабе своего злейшего врага. В 1711 г. (1123 г. хиджры) Машраб был повешен в Кундузе по указу духовников и правителя Балха Махмудбея Катагана. Замечательный поэт, подобно Мансуру Халладжу и Имадеддину Насими, пал жертвой в борьбе свободомыслия с господствовавшей феодальной идеологией.

А. Абдугафуров.

О гнет любовных пут, — что сделал он со мной: Меня стыдится люд — обходит стороной! От страсти истекли все очи кровью слез, — Все семь сторон земли захлестнуты волной. Ханжа, свой пыл тая, к михрабу преклонен, Михраб мой — бровь твоя, — молюсь тебе одной. Нагрянул страж сюда — отнять у нас вино, — Увы, ему чужда суть тайн любви хмельной. И хоть терплю я, тих, сто тысяч твоих кар, Ты с мерой сил моих сверяй их груз шальной. О, как смятен Машраб, безумьем истомлен, — Ужель ты не могла б хоть раз побыть со мной! Стеная день и ночь, молю о справедливой доле, От пери злой я все стерплю, но я умру от боли! Она — тюльпан, она — рейхан, она — жасмин и роза, И кипарис склонил свой стан пред нею поневоле. Когда Юсуф прекрасный есть — смятенье всей вселенной, Всем властелинам мира честь — его предаться воле. Сто завитков кудрей твоих мне стали сетью бедствий: Душа моя, как птица, — в них, в губительной неволе. Весь мир в восторге от тебя — пленен твоей красою, Все плачут, о тебе скорбя, томясь в лихой юдоли. К тебе стремлюсь я с давних пор и одержим любовью: Меня казнит твой грозный взор, печали побороли. Мне у потухшего костра влачить все дни в разлуке, — Где сень родимого двора, там и приют для голи! Огонь твоей красы жесток: сжигает жар Машраба, И он горит, как мотылек, в любви томясь все боле. О, как ты любима мною, — или верь, или не верь, Сердце, все в крови, — больное, — или верь, или не верь. В ночь разлуки мои стоны высь небес дотла сожгли, — Так стенаю я и ною, — или верь, или не верь. О венец мой славный, встретил я негаданно тебя, — Шел твоей я стороною, — или верь, или не верь. По устам твоим тоскуя, сердце рдеет, как бутон, — Словно роза ты весною, — или верь, или не верь. Сладкоустая, разлукой ты погибель мне сулишь, — Горечь мук тому виною, — или верь, или не верь. Здесь, у твоего порога, был Машраб, да вдруг исчез, Молнией сверкнув шальною, — или верь, или не верь! Неси, ветер, вихрем заветное слово — Молитву о той, что ко мне так сурова, — О ней — звездоокой, о ней — тонкостанной, О ней — змеекудрой, о ней — чернобровой, О трепетной станом, о склонной к обманам — О той, что неверной всегда быть готова. Она, словно пери, сокрылась от взора, И доля моя и тяжка и бедова. У ней, власть имущей, как шах всемогущий, Нет мне, бедняку, ни защиты, ни крова. Единым обетом клялись мы об этом — Отдать божью гневу рушителя слова. Истерзан я мукой, измучен разлукой, — О, если бы тело вновь стало здорово! Рыдаю, стенаю, покоя не зная, — Летят к небесам стоны тщетного зова. К тебе я, друг милый, взываю: «Помилуй!» — Не стою я, право же, гнева такого! Пусть беды и муки мне крыльями станут, И сердце, как сокол, парить будет снова. Соперники злые мне путь заступили, — Пошел я стезей, что от века тернова. О, как неверна ты, о, сколь ты жестока, — Тебе меня, верного, мучить не ново! Измучен сторицей, я стал бледнолицый, — Мой пыл отдан той, что, как роза, пунцова. Увидеть красу бы твою, дорогая, — Я жертвой паду пред тобой с полуслова! Сгорел от любви я к тебе, чаровница, — Хоть раз снизойди до меня ты — дурного. От страсти к тебе вся душа моя в ранах, — Зачем же стыдить, что я сник бестолково! Я ночью и днем на пути твоем плачу, — «О, будь милосерд!» — я молю всеблагого. Но бедный, несчастный, бездомный, безгласный, Готов я все вытерпеть снова и снова. И как не стенать от мучений Машрабу, Когда грозноокая сердцем сурова!