Избранное
Шрифт:
«- Я счастлив.
– Я счастлива.
– Я люблю тебя, Рехина.
– Люблю тебя, любимый.
– Тебе хорошо со мной?
– Всегда… О, как хорошо с тобой…»
Тем временем на пыльной улице прогрохотала бочка водовоза, у реки закрякали дикие утки, а заливистый рожок возвестил о возврате к неизбежному: зазвенели шпоры, зацокали копыта, из дверей домов запахло подгоревшим маслом.
Он протянул руку и пошарил в карманах рубашки, ища сигареты. Она подошла к окну, распахнула створки. И так стояла, вдыхая утренний воздух, раскинув руки, поднявшись на цыпочки. Глазам влюбленных открылся бурый полукруг гор, придвинутых к ним солнцем… Из деревни тянуло запахом горячего хлеба, а откуда-то издалека - ароматом мирта, смешанным с гнилыми
– Хочешь завтракать?
– Слишком рано. Дай докурить.
Голова Рехины легла на его плечо. Длинная и беспокойная рука ласкала бедро. Они улыбались.
– Когда я была девочкой, мне легко жилось. Столько было хорошего. Каникулы, праздники, лето, игры. Не знаю почему, когда я выросла, я стала чего-то ждать. А в детстве - нет… И меня потянуло к тому утесу. Я сказала себе - надо ждать, ждать. Не знаю, почему в то лето я так изменилась и перестала быть девчонкой.
– Ты и сейчас девчонка.
– С тобой-то? После всего, что мы делаем?
Он расхохотался и поцеловал ее. Она свернулась клубочком у его груди - как птица в гнезде. Обняла за шею, не то воркуя, не то притворно всхлипывая.
– А ты?
– Я не знаю. Нашел тебя и очень люблю.
– Скажи, почему я поняла, как тебя увидала, что мне больше ничего не надо? Знаешь, я тогда сказала себе: надо решиться, сейчас или никогда. Если ты уйдешь, моя жизнь кончена. А ты?
– Я тоже. А ты не думала, что солдат просто хотел поразвлечься?
– Нет, нет. Я и формы твоей не заметила. Я только заметила твои глаза, отраженные в воде, и теперь я всегда вижу твое отражение рядом с моим.
– Хорошая моя, любовь моя. А ну погляди, есть там у вас кофе?
Когда они расставались в это утро, так похожее на все другие утра полугода их молодой любви, она спросила, скоро ли уйдет войско. Он ответил, что не знает, как захочет генерал. Наверное, придется идти добивать отряды федералов, еще бродящих по округе, но казарма в любом случае останется в этой деревне. Вокруг много воды и скота. Подходящее место для стоянки. После Соноры солдаты здорово измотались и заслужили отдых. К одиннадцати все должны собраться на площади у комендатуры. После захвата деревень генерал всегда издает указы: работать на полях не более восьми часов, землю раздать крестьянам. Если поблизости есть асьенда, лавку велит жечь дотла. Если есть такие, кто держит бедняков в кабале - а такие всегда находятся, не все удирают с федералами,- объявляет долги недействительными. Плохо то, что почти весь народ под ружьем, почти все крестьяне стали солдатами и, по сути, некому выполнять указы генерала. Было бы, конечно, лучше тут же отбирать деньги у богатеев, которые сидят почти в каждой деревне и ждут, когда победит революция, ждут, как решится земельный вопрос и вопрос о восьмичасовом рабочем дне. Теперь надо взять Мехико и выкинуть из президентского дворца этого пьяницу Уэрту, убийцу дона Панчито Мадеро.
– Ну и покружил я!
– бормотал он, запихивая рубашку цвета хаки в белые штаны.- Ну и покружил! Из Веракруса, из провинции, попал в Мехико, оттуда - в Сонору, а потом учитель Себастьян попросил меня довершить то, что старикам было но под силу: пойти на север, взяться за оружие и освободить страну. Был я тогда совсем мальчишкой, хоть и стукнул не двадцать один год. Право слово, даже женщин не знал, разве можно было ослушаться учителя Себастьяна, который обучил меня трем вещам, какие сам знал: читать, писать и ненавидеть попов.
Он умолк, когда Рехина поставила на стол две чашки кофе.
– Ух, горячо!
Было еще рано. Обнявшись, они вышли на дорогу. Она - в своей накрахмаленной юбке. Он - в белой куртке и фетровом сомбреро. Домишко, приютивший их, стоял неподалеку от глубокого оврага. С края оврага свешивались вниз колокольчики, а из кустов несло падалью: разлагался кролик, растерзанный койотом. На дне бежал ручеек. Рехина нагнулась к нему, словно и теперь собиралась увидеть в воде то, что придумала. Они взялись за руки: дорожка в деревню поднималась по другому склону оврага. С гор доносилось пощелкивание дрозда. Нет, это легкий стук копыт, приглушенный периной пыли.
– Лейтенант Крус! Лейтенант Крус!
Конь остановился, пронзительно заржав. Пыль маской облепила потное веселое лицо Лорето, адъютанта генерала.
– Поторапливайтесь,- прохрипел он, вытирая лоб платком,- есть новости. Прямо сейчас выступаем. Вы уже завтракали? В казарме яйца дают.
– Не нуждаюсь,- улыбнулся он в ответ.
Легче облака пыли было объятие Рехины. Лишь когда скрылся из виду конь Лорето и на землю вернулась тишина, она со всей страстью любящей женщины стиснула плечи своего юного любовника.
– Жди меня здесь.
– Как ты думаешь, что случилось?
– Наверное, остатки вражьих отрядов поблизости. Ничего ' страшного.
– Мне ждать тебя здесь?
– Да. Не уходи. Я вернусь сегодня вечером или - самое позднее - завтра к рассвету.
– Артемио… Когда-нибудь мы возвратимся туда?
– Кто знает. Кто знает, сколько еще маяться. Не думай об этом. Знаешь, как я тебя люблю?
– И я тебя. Очень. Наверное, навсегда.
А в центральном патио казармы и в конюшнях солдаты, получившие приказ о выступлении, готовились к походу с торжественным спокойствием. По рельсам, соединявшим патио со станцией, катились одна за другою пушки, запряженные белыми длинноухими мулами; за пушками следовали лафеты, груженные боеприпасами. Кавалеристы укорачивали поводья, отвязывали мешки с фуражом, подтягивали подпругу, ласково поглаживали лохматые гривы своих боевых коней, смирных и податливых, обожженных порохом, облепленных клещами. Двести лошадей - соловых, в яблоках и вороных - шаг за шагом удалялись от казармы. Пехотинцы чистили ружья и цепочкой проходили мимо веселого карлика, раздававшего патроны. Сомбреро северян - серые, фетровые, с загнутыми вверх полями. На шеях платки. У пояса патронташи. Мало кто в сапогах: из-под миткалевых штанов выглядывают башмаки из желтой кожи, а то и просто уарачи [67] . Полосатые рубахи без воротника. Там и сям - на улицах, в патио, на станции - виднелись индейские шляпы, украшенные ветками. Это индейцы яки [68] , музыканты с варами [69] в руках и медными трубами за спиной. Последний глоток теплой воды. На углях котлы с бобовой похлебкой, миски с вареными яйцами. Со станции донесся многоголосый вопль - в деревню прибыла платформа с индейцами майя. Они били в гулкие барабаны и потрясали цветными луками и толстыми стрелами.
Он протолкался вперед: в казарме, около карты, криво приколотой к стене, держал речь генерал:
– У нас в тылу, на территории, освобожденной революцией, федералы перешли в контрнаступление. Они пытаются обойти нас с фланга. Сегодня утром наш дозорный увидел с горы густой дым, поднимавшийся со стороны деревень, занятых полковником Хименесом. Дозорный спустился сюда и доложил об этом. И я вспомнил, что полковник распорядился приготовить в каждой деревне бревна и палы, чтобы в случае нападения запалить костры и предупредить нас. Такова обстановка. Мы должны разделиться. Половина пойдет назад, через горы, и поддержит Хименеса. Другая будет преследовать отряды, разбитые вчера. Кстати, надо проверить, не грозит ли нам новое большое наступление с юга. В этой деревне останется одна бригада. Но едва ли враг сюда дойдет. Майор Гавилан… Лейтенант Апарисио… Лейтенант Крус… Вы двинетесь назад, на север.
Огонь, разожженный Хименесом, уже погас, когда он в полдень прошел дозорный пост на горном перевале. Внизу виднелся эшелон с солдатами, ползший без свистков и тащивший мортиры и пушки, ящики с боеприпасами и пулеметы. Конный отряд с трудом стал спускаться вниз по крутому склону, а с железной дороги пушки открыли огонь по деревням, которые, видимо, были снова заняты федералами.
– Эй, побыстрее!
– крикнул он.
– Наши будут гвоздить часа два, а там и мы подоспеем, поразведаем.