Избранное
Шрифт:
Хотя бы уж… Наконец-то. Юноша сел, прислонившись к борту и вытянув ноги. Поднял улыбающиеся, сощуренные глаза к белому полуденному небу. Лилия посмотрела на него, губы ее зашевелились. Хавьер что-то ответил и взмахнул рукой, указав на берег. Лилия вытянула шею, прикрывая грудь рукой. Хавьер нагнулся над ней, и оба весело смеялись, пока он завязывал ей бюстгальтер, мокрый, прилипший к телу. Она поднялась, приставив руку козырьком ко лбу, чтобы разглядеть то, что показывал юноша,- заливчик, желтую раковину на далеком берегу, заросшем кустарником. Хавьер вскочил на ноги и отдал рулевому какое-то распоряжение. Яхта снова резко повернула и устремилась к берегу. Девушка тоже села, прислонившись к борту, и подвинула сумку, предлагая Хавьеру сигарету. Завязался разговор.
Он смотрел на них обоих, сидевших бок о бок, одинаково смуглых и одинаково гладких, словно статуи. Неподвижные, но напряженные тела, замершие в уверенном ожидании, еще друг для друга неведомые и едва скрывающие свое желание познать друг друга.
Он пожевал соломинку и надел черные очки, скрывавшие - вместе с широким козырьком - всю верхнюю часть лица. Разговор на палубе продолжался. Они обсосали персиковые косточки и, должно быть, сказали:
«Недурно»,
или даже
«Чудесно…», или что-то такое, о чем до сих пор не говорилось,- сказали телом, всем своим видом. Персонажи нового спектакля жизни. Должно быть, сказали…
– Почему мы раньше не встречались? Я часто бываю в клубе…
– А я нет… Ну-ка, давай бросим косточки. Раз, два… Он увидел, как они вместе бросили косточки со смехом,
не долетевшим до него, увидел силу напрягшихся рук.
– Я - дальше!
– сказал Хавьер, когда косточки беззвучно шлепнулись в воду далеко от яхты. Она засмеялась. Они снова удобно устроились около борта.
– Ты любишь морские лыжи?
– Не знаю.
– Погоди, я тебя научу…
О чем они могли говорить? Он кашлянул и придвинул поднос, чтобы приготовить еще один коктейль. Хавьер, видимо, допытывается, что они за пара, старик и она. Лилия, наверное, расскажет краткую и грязную историю их знакомства. Парень пожмет плечами и заставит ее предпочесть волчью страсть,. хотя бы на одну ночь, для разнообразия. Главное - любить… Хотеть друг друга…
– Не надо сгибать локти, понимаешь? Держаться на вытянутых руках…
– Я сначала посмотрю, как у тебя получается…
– Конечно. Вот войдем в залив… Да! Быть молодым и богатым.
Яхта остановилась в заливчике у самого берега и закачалась, усталая, отфыркиваясь бензиновым перегаром, мутя стеклянно-зеленую воду и белое дно. Хавьер бросил лыжи на воду, нырнул, потом показался, улыбаясь, на поверхности и надел их.
– Кинь мне веревку!
Девушка нашла канат и спустила за борт. Яхта снова рванулась в открытое море, и Хавьер, стоя, летел вслед за ней, приветственно махая рукой. Лилия смотрела на Хавьера. А он пил джин с тоником. Полоска моря, разделявшая молодых людей, каким-то таинственным образом сближала их гораздо больше, чем самое тесное объятие, и сохраняла эту близость, словно яхта замерла на море; Хавьер превратился в статую, прикованную к корме, а Лилия застыла на одной из волн. Синие волны казались тенями, которые взлетали вверх, рушились, умирали и вновь поднимались, все те же и другие, всегда мятущиеся и всегда одинаковые, неподвластные времени, свое собственное отражение и отражение первозданных вод, зеркало тысячелетий, ушедших и грядущих.
Он совсем утонул в низком, удобном шезлонге. Что она предпочтет? Избежит ли соблазна, рожденного влечением, которое не подчиняется воле?
Ближе к берегу Хавьер отпустил канат и упал в воду.
Лилия нырнула, даже не взглянув в сторону черных очков, даже не взглянув. Но объяснение будет. Какое же? Лилия даст объяснение ему? Или Хавьер объяснится с Лилией? Или Лилия с Хавьером? Когда голова Лилии - вся в ярких брызгах солнца и моря - показалась в воде рядом с головой юноши, он уже знал, что никто, кроме него самого, не решится требовать объяснений. Там, внизу, в спокойной воде прозрачного залива, никто не будет взывать к рассудку или противиться роковому стечению обстоятельств, никто не отступится от того, что есть, что должно быть. Какая преграда может встать между молодыми людьми? Не это ли тело, утонувшее в кресле, одетое в спортивную рубашку, фланелевые брюки и шапку с козырьком? Или этот беспомощный взгляд? Там, внизу, они молча плавали, и борт мешал ему видеть, что происходит. Хавьер свистнул. Яхта рванула с места, Лилия на мгновение показалась на поверхности моря и упала. Яхта остановилась. Смех звонкий, заливистый, прорвался сквозь шум двигателя. Он никогда не слышал, чтобы она так смеялась. Словно только на свет народилась, словно не катится все ниже и ниже со своим неприглядным грузом на шее, с балластом позора, со всем тем, что совершено ею, им.
И совершается всеми. Всеми. Вот она - мерзость. Это совершается всеми. Он невесело усмехнулся. Вот оно, слово, которое подрывает основы власти и вины, безраздельного господства над другими, над кем-то одним, над девочкой, принадлежащей ему и купленной им, и заставляет вступить в обширный мир общих деяний, сходных судеб, бесцеремонного обладания. Значит, эта женщина не опозорена навсегда? Значит, никому нет дела, что она побывала в его руках? И его временная власть над нею не будет ее предопределением, ее судьбой? Значит, Лилия может любить, словно его никогда и на свете не было?
Он встал, подошел к корме и крикнул:
– Уже поздно. Пора возвращаться в клуб, чтобы успеть пообедать.
Он как бы со стороны увидел свое лицо и всю свою фигуру, прямую, жесткую, словно накрахмаленную, когда понял, что «го зов не услышан,- едва ли могли что-нибудь слышать два легких тела, которые скользили рядом в опаловой воде, не касаясь друг друга, словно летели в стратосфере.
Хавьер Адаме распрощался с ними на молу и вернулся на яхту - хотел еще покататься на лыжах. С кормы помахал им рубашкой. В его глазах не было того, что он хотел бы найти. Как не было и в карих глазах Лилии, когда они позже обедали на берегу залива под навесом из пальмовых листьев. Значит, Хавьер ни о чем не спрашивал. И Лилия не рассказывала о своей грустной истории из мелодрамы, которую он втайне смаковал, вдыхая ароматы соусов. Обычный мещанский брак с прохвостом, грубияном, волокитой, забулдыгой; развод и проституция. Вот бы рассказать - да, следовало бы рассказать про это - Хавьеру. Однако мысли эти не доставили ему удовольствия, ибо сейчас он не существовал для Лилии, так же как поутру для женщины не существует ее прошлое.
Но настоящее не могло не существовать, потому что они жили в настоящем: сидели на соломенных стульях и машинально жевали заранее заказанный обед - соус Виши, лангусты, отбивные по-ронски, омлет «Аляска». Она сидела напротив. Оплаченная им. Медленно подносила ко рту вилочку. Оплаченная, но ускользавшая. Он не мог ее удержать. Скоро, сегодня же вечером, она найдет Хавьера, они тайно встретятся, они уже назначили свидание. А глаза Лилии, устремленные к стае парусников на дремлющей воде, не говорили ни о чем. Но можно было бы заставить ее заговорить, устроить сцену… Он почувствовал себя неловко и снова взялся за лангуста… Как же теперь… Случай оказался сильней его воли… Эх, все равно в понедельник все кончится. Он ее больше не увидит, не станет, обнаженный, искать в темноте, зная, что найдет это теплое тело, закутанное в простыню. Больше не…
– Тебя не клонит ко сну?
– прошептала Лилия, когда принесли сладкое.- Не разморило от вина?
– Да. Немного. Положи себе.
– Нет, мне не хочется мороженого… Пойду вздремну после обеда.
У отеля Лилия помахала ему на прощание пальчиками, а он пересек аллею и попросил мальчика поставить шезлонг в тени пальм. Сигарета никак не зажигалась: беспокойный ветерок взбалтывал жаркий воздух, гасил спичку. Несколько молодых пар отдыхали неподалеку, одни - обнявшись и переплетя ноги, другие - накрыв головы полотенцем. Ему захотелось, чтобы Лилия спустилась вниз и положила голову ему на колени, худые и жесткие под фланелью брюк. Он страдал, чувствуя себя то ли уязвленным, то ли обиженным. Страдал при мысли о тайне любви, к которой не мог приобщиться. Страдал при воспоминании о быстром и безмолвном сговоре, в который они вступили на его глазах, не делая ничего предосудительного, если говорить вообще, но в присутствии этого человека, забившегося в кресло, спрятавшегося под козырьком, за темными очками…
Одна из девушек, лежавших на пляже, томно потянулась, подняла руку и стала сыпать - тонкой струйкой - песок на шею своему другу. И тут же вскрикнула, когда парень вскочил, прикинувшись разозленным, и схватил ее за талию. Оба покатились по песку, она вскочила и побежала; парень нагнал ее, задыхавшуюся, возбужденную, и на руках понес в море.
Он снял свои итальянские туфли и зарыл ноги в горячий песок. Пройти бы по всему пляжу, до конца, одному. Пошагать бы, глядя себе под ноги, не замечая, как прибой стирает следы - единственное и мимолетное подтверждение того, что он здесь прошел.