Избранное

Стрелкова Ирина Ивановна

Наконец дверь отворилась. Священник вышел из спальни уже не такой уверенный и всезнающий, каким вошел. Он словно был чем-то ошеломлен и обескуражен.

–  Все?
– спросил Жильцов слишком громко.

Старичок вздрогнул:

–  Что все?

–  Поговорили?
– уточнил Жильцов.

–  Да, да… - Старичок заоглядывался в растерянности.
– Я готов ехать. Если вы, конечно, сможете меня отвезти.

–  Обязательно отвезу! Вот только погляжу, как там отец.

Жильцов направился к двери, но священник удержал его белой костлявой рукой.

–  Не советую вам сейчас

беспокоить отца. Он себя чувствует вполне удовлетворительно. То есть физически удовлетворительно. Кризис миновал. Однако духовное состояние… - Старичок скорбно затряс головой.
– К сожалению, я не смог снять тяжести с его души. Верующий верует, неверующий сомневается. Вряд ли вашему отцу требуется сейчас медицинская помощь. Душа человека, страждущая душа, не в компетенции врача.
– Старичок, казалось, продолжал с кем-то неуступчиво спорить. Седые спиральки поднялись, окружили его лицо ветхим, дырявым сиянием.

–  Что ж!
– сказал Жильцов.
– Поехали?

Весь большой дом по-прежнему спокойно спал. Слышно было, в коридорах и переходах, как дышит дом - глубоко и спокойно.

–  Сколько у вашего отца правнуков?
– спросил священник.

–  Да уже четверо.
– Жильцов держал наготове денежный вопрос, но все не решался. Заговорил об этом только в машине, когда старичок уже знакомо для Жильцова выдернул из-под себя полы рясы, уселся прямо, утвердил на коленях свой узелок.
– Извините, пожалуйста, - глухо пробубнил Жильцов, - только уж я напрямую. Я человек простой.
– Старичок взглянул непонятливо. Жильцов для полной ясности полез во внутренний карман пиджака.
– Сколько мы вам должны? Конечно, с учетом, что я вас побеспокоил ночью, сверхурочно.
– С этими словами он вытащил и раскрыл бумажник.

–  Уберите ваши деньги, - сухо ответил старичок.
– Я не занимаюсь частной практикой и не делаю платных визитов, как иные из медицины. Вы неверующий, но вы кое-что могли бы знать из книг, из русской классики.
– Старичок пожевал губами.
– Обидящим бог судия.

–  Извините!
– Жильцов убрал бумажник. Ему хотелось поскорее покончить со всей этой историей. «Кажется, священник рассорился с отцом, а теперь и на меня обиделся, - подумал Жильцов.
– Но тут уж ничего не поделаешь - разная жизнь, разные взгляды. Старичок говорит, что у отца тяжко на душе. Но это еще как сказать! Похоже, что отец развоевался, проявил характер, повздорил с попом. Уже на пользу, уже веселее…» - рассуждал Жильцов, ведя машину.

Старичок молчал-молчал и вдруг вспылил:

–  Не пойму, при чем ваш довод о простом человеке?! Зачем надо прибедняться?

–  Да ради бога! Пожалуйста!
– Не отпуская руля, Жильцов опять полез за бумажником.

–  Я сказал «прибедняться» в ином смысле, в духовном!
– заметил священник. Жильцов в сердцах вильнул «Запорожцем» туда-сюда по ночному пустому шоссе, ведущему из поселка в город.
– Наряму-у-ую… Просто-о-ой… - передразнил старичок.
– Вы прилично одеты, имеете машину, занимаете какую-то должность. Вы современный человек. Спорьте со мной, доказывайте свою правоту, но не прикидывайтесь простаком. По русской пословице, в простых сердцах бог почивает. А что в вашем

сердце?

–  Мое сердце вы лучше не трогайте, - угрюмо попросил Жильцов.

Старичок смутился, умолк. Жильцов довез его до церковной калитки. Поколебался, надо ли проводить до крыльца, и остался в машине. Но уехал, только убедившись, что священник вошел в дом, зажег там свет.

«Ладно, - сказал себе Жильцов, - обойдется без сверхурочных. Надо полагать, оклад у него не маленький».

В машине стойко держался сладковатый запах рясы. Жильцов вспомнил, что так и не полюбопытствовал, какие предметы носят священники в простых узелках. И почему не в чемоданчике, не в портфеле? Наверное, у них не полагается.

Не было необходимости беспокоить сейчас Наталью Федоровну. До утра недалеко, а священник сказал, что кризис миновал, отец себя чувствует физически удовлетворительно. В этом старичок, конечно, разбирается.

Дома навстречу Жильцову выбежала мать, заохала. Отец его ждет, все время спрашивает, рассерчал - житья нет!

–  Серчает?
– Жильцов рассмеялся.
– Мне надо серчать, а не ему.
– Он пошел к отцу с приятным чувством, что ночные страхи все позади. И спросил с порога: - Ну как, папа? Полегчало?

Отец не ответил. Сколько его помнил Жильцов, отец, когда бывал не прав, замечаний не терпел. И если бывал виноват, тоже. Замыкался и сам себя молчком допиливал со всей беспощадностью. На это время каждый домочадец выбирал свои меры спасения, большинство старалось не попадаться на глаза деду. Жильцову деваться некуда - взял стул, сел возле кровати.

–  Отвез я его, все в порядке. Вы зачем звали?

Отец заговорил сердито:

–  Телеграмму пошли. Василию. Должны отпустить.

–  Не уверен!
– жестко ответил Жильцов.
– Да и не надо его вызывать. Вы сами слышали, Наталья Федоровна считает, что ничего страшного.

–  Заладили.
– Отец поморщился, как от боли.
– Ничего страшного. Слова без смысла. Что значит ничего? Что значит страшное? Никто не хочет понять, а говорят. Вот и он про свое царствие небесное…

Вошла мать, отец недовольно замолчал. Она оправила одеяло, присела на край постели.

–  Ты ступай, - сказал ей отец.
– Ложись у девчат, поспи. Он со мной посидит. Я недолго задержу…

Жильцов понял, что отец намерен завести серьезный разговор. Нетрудно догадаться о чем. Уж очень нехорошо отец усмехнулся, когда произнес «недолго».

Мать ушла.

Отец опять трудно молчал, пересиливая себя. Наконец заговорил:

–  Не понял он меня, нет… Я ему одно, а он мне другое, - отец говорил о священнике.
– Оказывается, все грехи можно с человека списать. У них это просто. От одного кающегося грешника больше радости на небесах, чем от девяноста девяти праведников. Прямо так и написано у них в книгах. Открытая пропаганда греха. Чем его больше, тем лучше. Можешь семь раз в день согрешить против Христа и семь раз сказать: «Каюсь», - все простится. Вот ведь как. А я жизнь прожил, такого не знал. Всего-навсего сказать. Дела не требуют. Обманул - покаялся. Своровал - покаялся. Неплохо они устроились. Бог все простит.
– В глазах отца Жильцов увидел детское недоумение.