Избранное
Шрифт:
— Мы ничего не говорим… Мы тебя не оставим, Стрелок, — сказал самый маленький.
— Сам знаешь, мы за тобой куда угодно, только…
Вожак вздернул подбородок.
— Только — что?
Ребята снова недоверчиво помолчали.
— Ты посмотри сам, — сказал один. — Ты не думай, я тебя выдавать не собираюсь, только, по-моему, надо нам сматываться.
Стрелок погладил свой белый шрам.
— Сматываться, говоришь? Здорово придумал!
Все молчали, и в тишине отчетливо слышалось стрекотанье пулеметов.
Стрелок
— Идиоты! — крикнул он. — Да вы что, не понимаете; если он сдастся, нам всем конец? Выследят, как собак. Облаву устроят и всех — рр-р-раз!
Он обвел их взглядом, чтобы убедиться в действии своих слов. Тревога и страх были на лицах. Никто не смел поднять глаз.
— Мы убили ихнего, придется отвечать. Будем у них вместо мишени, А вернее, повесят на суку. — Он широким жестом обвел лес. — Сучьев много.
— Правда? — пролепетал самый маленький.
Стрелок зло рассмеялся.
— А ты что думал? Дадут булки с шоколадом?
Раздражение исчезло — ребята явно испугались, и к нему возвращался прежний апломб.
— Что, если детки, так вывернетесь? Такими делами у них марокканцы занимаются. Они шутить не любят. — Он улыбнулся. — Да, неприятное зрелище! Другие целый день болтаются, верещат, пока не подохнут. А ребята дольше всего.
Мальчишка с бритой головой трясся как лист.
— Ты видел, как вешают, Стрелок? — спросил он, и голос у него сорвался.
Стрелок фыркнул.
— Это я-то? Сколько раз! У нас в Окендо каждый день вешали. На площади. Сперва женщин, потом мужчин, а под конец ребят. Привезут на повозке, связанные все, впереди офицер бьет в барабан, чтобы шли смотреть. Потом из повозки вытащат и вешают на деревьях. Кто постарше — на сучьях, а ребят на ветках. Когда все подохнут — снимут и отложат веревку на завтра. Чтобы меня разорвало, если хоть слово соврал.
Он рассказал все это одним духом и остался доволен. По лицам ребят было видно, что рассказ произвел впечатление. Он презрительно сплюнул.
— Эй ты, сопля! — сказал он, оборачиваясь к Архангелу. — Куда он пошел?
Тот вытер слезы полой рубахи.
— Кто его знает?.. — пробормотал он. — К «Раю» вроде. — И снова заревел. — Я ничего не сделал!..
— Заткнешься ты? — крикнул бритый.
Он тоже чуть не плакал, еле сдерживался.
Добившись своего. Стрелок щелкнул курком и, ни слова не говоря, пошел по тропинке направо. Ребята испуганно побежали за ним. Его рассказ привел их в ужас — подумать только, маленькие веревки, как по мерке! Стрелок обернулся.
— Что это вы?
Ребята смиренно потупились.
— Мы с тобой, Стрелок.
— Да, пойдем с тобой.
— Собираетесь нюни распускать — лучше сидите тут, ждите солдат.
Теперь он был уверен в своей силе, и ему было особенно приятно унижать их.
— Слыхали? Если кто боится, пускай проваливает.
Он знал тайную тропинку, которая вела через чашу прямо к усадьбе, и пошел вперед, держа палец на курке. Только у домика сестер Росси было голое место — с полдюжины грядок под паром, окаймленных тимьяном и дроком. А потом снова чаща, никто не увидит.
Прежде чем выйти из дубовой рощи, Стрелок обследовал тропинку, по которой собирался идти. На большой дороге, к северу, беспрерывно грохотали машины. Пулеметы стрекотали теперь дальше, у самой деревни. Только там, где усадьба, стояла чуткая тишина — ни на пригорках, поросших лесом, ни в лощине солдат не было.
Петляя среди кустов, ребята добрались до противоположного склона, поросшего лесом. Если Элосеги шел в «Рай», он должен был тут пройти. Стрелок свистнул, и все попрятались.
По звуку мотора они поняли, что метрах в трехстах от них едет машина; четырехместная, полная солдат, она осторожно двигалась к дому.
На таком расстоянии солдаты казались меньше, но были прекрасно видны. Держа автоматы, они молча вылезли из машины, рассыпались веером и пошли к запертому зданию.
Тогда Стрелок свистнул еще раз и во главе своего отряда помчался вниз по ручью предупредить ребят, которым было поручено убрать Кинтану.
Четырехместная машина медленно карабкалась к шоссе по песчаной дорожке. Солнце проникало золотой пылью сквозь переплетенные ветви дубов и покрывало землю тонким рисунком света и тени. Капрал пристроился на крыле; усталыми глазами он смотрел на стрекоз, сновавших перед машиной. Чем ближе подъезжали к шоссе, тем слышнее был грохот военных грузовиков, а когда доехали, пришлось подождать секунду-другую, прежде чем ехать дальше.
Казалось, по шоссе недавно пронесся смерч. На дороге валялись вещевые мешки, котелки, кольца от гранат, алюминиевые кружки — самые разные вещи, от солдатских до самых нелепых, домашних, вроде костяшек домино, губной гармошки, поломанного приемника. Страх как бы сместил, перетряхнул пейзаж. Трава в кювете была растрепанная, серая, а деревья по сторонам шоссе подвенечной фатой покрыла пыль.
По дороге навстречу машине шли солдаты с винтовками через плечо, красные от жары и усталости, и пели солдатские песни. Во главе шагал лейтенант в распахнутой до пояса рубахе, открывающей могучую волосатую грудь.
— Ч-ч-черт, куда прете? Не видите, из-за вас не пройти!
Машина резко затормозила. Капрал спрыгнул на землю и отдал честь.
— Лейтенант послал в усадьбу сказать, что ихнего мальчика застрелили.
Офицер достал сигарету. Тело и лицо у него были темные, как дубленая кожа, а глаза голубые, как прохладные озерца. На серебряной цепочке висело штук пять медалей, и капрал заметил, что через всю левую руку у него идет огромный шрам.