Избранное
Шрифт:
— Она больна, — сказала девушка. — У нее бессонница, и мигрень, и плохо с сердцем. — Она поднесла руки к воротничку форменного платья, как будто ей стало душно, и кончила громко, почти криком: — Ради бога, ради бога, не ходите к ней! У нее ужасно болит голова и…
— Ладно, ладно, — оборвал сержант. — Больная, так договоримся с вами. — Он откашлялся. — Мы насчет вашего мальчика.
Ее глаза на фарфоровом лице были как стеклянные голубые шарики. Она снова поднесла платочек ко рту и робко посмотрела
— Авель?..
— Да, Авель Сорсано.
— С ним случилось что-нибудь?
Она вытянула шею, ее худенькое лицо сморщилось, и никто не посмел ответить.
— Видите ли, — сказал наконец капрал, — он был у эвакуированных в интернате, и с ним случилась беда.
Она проглотила слюну.
— Он… ранен?
Солдаты, не сговариваясь, смотрели в пол; на девушке были белые туфли на каблучках и белые чулки, как у сиделок.
— Да, — ответил капрал. — Вернее сказать, нет. Он пошел с ребятами, хотел побаловаться оружием, ну и…
— Он был с теми детьми? — спросила девушка. Капрал кивнул; ему было трудно найти слова, он не решался сказать все как есть. — Ах, какой стыд, какой стыд! — Она уронила платок и поторопилась его поднять. — Так любезно с вашей стороны, большое спасибо… Только, по-моему, лучше его отпустить. Пускай возвращается сам. Иначе урок не пойдет ему на пользу.
Солдаты растерянно переглянулись. Девушка, белая как мрамор, взволнованно смотрела на них.
— Авель такой чувствительный, — говорила она. — К нему нужен очень тактичный подход. В его годы раны затягиваются с большим трудом…
— Вот-вот, — сказал капрал, охотно принимая подсказку. — Раны. Лейтенант говорит, чтобы кто-нибудь из вас пошел с нами его опознать.
Слова «умер», «убит» мелькали перед ним, как мотыльки, зачарованные светом, и он с трудом сдерживался, не произносил их.
— Не обязательно, чтобы пошла мама? — спросила девушка.
— Нет. Я думаю, тут всякий сгодится.
Глаза у нее хитро сверкнули.
— Кто угодно?
— Да, это все равно.
Она легко махнула рукой.
— Тогда я пошлю Филомену.
Потом, аккуратно разгладив юбку, она добавила:
— Подождите немного, будьте добры.
Служанка сидела в подвале — она боялась бомбежек — и ни за что не хотела идти к непрошеным гостям.
— А там нету этих, мавров?
— Нет.
— И вы говорите, они из тех?
— Ну, конечно.
Служанка наконец успокоилась и начала натягивать пальто.
— Значит, войне конец, сеньорита Агеда?
Девушка ушла, ничего не ответив. После разговора с солдатами у нее сильно билось сердце. По лестнице, устланной красной дорожкой, она пошла наверх, сказать матери.
Донья Эстанислаа занимала южную часть дома, и даже опасность не могла ее оттуда прогнать. «Мы, настоящие сеньоры, ни при каких обстоятельствах не теряем достоинства».
Агеда знала, что приход национальных войск не произведет на нее особого впечатления, и все-таки хотела ей сказать. Мир… Значит — нормальная жизнь, еда четыре раза в день, может быть, даже мужчина. По сравнению со всем этим бледнели любые происшествия с мальчиком.
— Мама…
В спальне никого не было. Агеда открывала подряд все двери второго этажа. Никого. Она немного растерялась и пошла вниз. Входная дверь была открыта; легкий ветерок раскачивал стеклянные подвески на люстре.
А донья Эстанислаа шла на цыпочках по мраморной лестнице; в одной руке она держала игрушечную скрипку, в другой — смычок, сплетенный из волос. Сообщение о приходе националистов она приняла равнодушно.
— Ты видела? — сказала она и показала дочери скрипку, которую потихоньку взяла из машины. — Мне кажется, это его скрипка. Нашего Романо.
Младший лейтенант перебирал от нечего делать документы в картотеке. Его лицо сияло от удовольствия — только что офицер из штаба передал ему от майора горячие поздравления за утренние подвиги.
— Разрешите обратиться…
Это был солдат, уроженец Балеар, приставленный к Элосеги. Феноса отечески на него посмотрел; он любил иногда, на досуге, отечески смотреть на солдат.
— Женщина пришла, сеньор лейтенант.
Феноса выбил трубку и кивнул. То, что случилось с мальчиком, его занимало. Он жестом отпустил солдата; но вдруг переменил решение.
— Сказали ей? — небрежно спросил он.
Неизвестно почему, он панически боялся слез. Когда женщина плакала, он чувствовал себя беспомощным, жалким, как червяк.
— Да, сеньор лейтенант.
Феноса рассеянно смотрел на фотографию какой-то девушки, окруженной детьми. На оборотной стороне стояло одно слово — «Дора».
— Хорошо. Скажите, что сейчас буду.
Он снова принялся за картотеку, а солдат пошел вниз.
Филомена только что вошла. Она плакала, закрывая лицо платком.
Когда она выходила из машины, невысоко над долиной летел серебристый самолет с желто-красными полосами на крыльях. На балконе, вместо республиканского флага, висел другой, желто-красный. Она прошла мимо скамейки — солдаты грелись там на солнышке. Увидев ее, они прервали беседу и с любопытством на нее посмотрели.
— Мать? — громко спросил кто-то.
В вестибюле, где по-прежнему висела поломанная вешалка и стояли горшки с геранью, было пусто и тихо. Весь дом казался пустым, заброшенным. Солдат пошел наверх — доложить о ее приходе, а другой солдат повел ее в комнату, где раньше был кабинет.