Избранное
Шрифт:
По ту сторону двора сидел на заборе Енька, смотрел на очередь и отбивался от слепней. Рядом с ним стояла Калина, держась руками за край забора, вытянув шею и отыскивая глазами Митьку. Мимо проходили мужчины, посматривали на нее и шутливо что-то поговаривали. Калина улыбалась, поблескивала глазами, так же шутливо отвечала на слова и смотрела в очередь, поводя языком внутри рта, под щекой.
— Такую бабу саму хоть на фронт посылай, — сказал кто-то завистливо.
— То-то и навоюешься, — сказал другой, — каши не поешь, винтовки не подымешь.
— Красивая баба, — сказала цыганка.
— Из нашей деревни, — сказал Олег, — Калиной зовут. Веселая.
— Айда на войну, Дуня! — крикнул кто-то Калине.
— Сам повоюешь, — сказала Калина, не поворачивая головы.
— Как же без тебя портки изнашивать! — крикнул кто-то другой. — Куда жисть пойдет?
— Портков не хватит — позовешь, — сказала Калина, — Гляди, не отстираешь! — крикнул первый.
— Не отстираю, свою бабу кликнешь.
Дед шел вдоль забора. Он шел с каким-то стариком. Старик подслеповато всматривался в очередь и крутил головой, словно нюхал.
— Мужики-то, мужики какие! — говорил старик.
— Сибирские полки, — говорил дед и приподнимал плечи под распахнутым черным пиджаком. Сапоги его были в гармошку, шел он озорно, приплясывал. Он почесывал руки. Оба были выпивши. — Сибирские полки, — говорил дед. — Такого страху, брат, никто еще не видывал. Уж я-то хлебнул до ушей. Меня ведь сначала белые мобилизовали. Так я от них, от ваших полков, аж до Саратова бежал. Ни одна сила не устоит. Ух ты, зверь!
Дед остановился и ликующим взглядом посмотрел на огромного рыжего парня в косоворотке, с малиновым от загара и силы лицом, с огромными руками, которые оттягивали плечи, как гири.
— Ух ты, зверь!
Парень услышал. Посмотрел на деда и успокоительно подмигнул.
— Молодцовец! В самую инператорскую гвардию, — сказал старик.
— Жаль его, стервеца, туда, — сказал дед. — К бабам бы его, а тут на войну. Ну уж ничего. Вернется, выйдет он оттуда, эх и покажет он им, хвостатым душегрейкам, жизнь-малину.
Олег схватил цыганку за руку и хотел ускользнуть в толпу. Но дед заметил, прищурился, подошел.
— А ты чего тут под заборами гоняешь?
— Я так, я посмотреть, — сказал Олег.
— Не видел?
— Не видел, — сказал Олег.
— И верно, не видел, — согласился дед. — Но не тужи, увидишь. Не такое, брат, увидишь. А Сашка где?
— Да вот ищу я его. Мама велела.
— Чего она велела? Здесь, что ли, искать? — Дед оглянул площадь. — Нет его здесь. В деревню сбегай погляди. Скажи, пусть не дурит, завтра вместе к военкому пойдем. Что же уж теперь, и старых красных гвардейцев на войну не пускать? Нет такого права. — Дед посмотрел на старика.
— Нет, нет, нет, — согласился старик.
И тут площадь колыхнулась. Изнутри ее вдруг поднялось движение. Все вскочили, все заспешили в разные стороны. Дед замер и пристально посмотрел туда, в сутолоку.
— Кого, кого это там? — вскочила с земли толстая рябая женщина в сбившемся на шее платке.
— Бьют, айда… кого, поди, — сказал из-под телеги татарин. — Бьют, украл.
— Неужто уж, сатана, в такой день воровать пошел? — всхлипнула женщина.
— А ишо бы ему и не украсть? Самый день, — сказал татарин и повертел в руке пустую чашку.
— Ох уж и бить бы его не надо, — сказала женщина.
— Кого украл, чего языком мелешь, — сказал татарину пожилой мужик в рубахе и в домотканых толстых штанах. — Припадок, поди, кого в таку жару хватил. А ты — украл.
Где-то в стороне зашептались резвенько старухи. Рябая женщина прислушалась и села на землю.
— Баба ребенка родила, — сказала она успокоенно.
— Так среди народу, гляди-ко, милая, и разрешилась? — спросил какой-то женский голос.
— Войне конец хороший будет, — сказал пожилой мужик. — Это уж точная примета.
— Кирилл! — испуганно шепнула цыганка и кинулась в сторону, под мерина. Она спряталась под задними ногами и тихо засмеялась. Мерин переступал, но не трогал цыганку.
Высоко подняв бороду, длинно шагал огромный старый цыган туда, на шум. Он прошагал мимо и влез в толпу, разгребая ее руками.
— Айда, пошел, — зло сказал толстый татарин, не поднимая жирного века. — Ишь, черный сатана, — и швырнул в цыганку лепешкой.
Та выскочила из-под мерина, схватила лепешку и потащила Олега в давку.
Протиснуться сквозь давку было невозможно. Цыганка встала на четвереньки и, торопливо работая руками, побежала меж сапог, ботинок и босых ступней. Олег тоже встал на четвереньки и юркнул в пыль, и в скрип, и в суету.
Кто-то наступил ему на ладонь босой ногой, сапогом уперлись в ухо. Какая-то старуха охнула и села Олегу на спину толстым мягким задом и все лицо закрыла широкой юбкой. Олег выскользнул из-под юбки. Его пхнули коленом. Наконец Олег заметил, что чаща ног редеет и впереди уже виден свет, люди не суетятся там, впереди, а очистили широкий круг.
Посреди круга в белой вышитой рубашке стоял плотный, среднего роста мужчина. Поднятой рукой удерживал он толпу и что-то говорил спокойным, деловитым голосом. Другой рукой он укреплял на земле высокую треногу с фотоаппаратом. Рядом стояла девушка с полевой черной сумкой через плечо и уже выстраивала очередь.
Олег оглянулся и увидел цыганку. Она сидела на земле и без всякого любопытства смотрела на фотографа. Она почувствовала на себе взгляд и улыбнулась Олегу. Махнула рукой и крикнула: