Избранное
Шрифт:
На рассвете в деревню пришла гроза. Утренний свет погас. Тяжко ударили в пыль первые капли. Гром проломил небо и с воем обрушился на деревню. Он оглушительно захохотал и покатился далеко за Иртыш. Река вспыхнула, и в ней отразились леса. На чердаке под крышей зашептались испуганно ласточки. И через озеро белой матовой чащей на деревню двинулся ливень. Мельница загремела, в ней заговорили барабаны. По воде пошел шелест, она закипела и уперлась в берега. Над озером свистнула и зашипела, сгорая на лету, короткая синяя молния. В другой стороне, за деревней, охнула и оступилась другая прямая полоса бьющегося огня, щелкнула над самой землей и разлетелась в разные стороны. На крыши, деревья, огороды легла стремительная густая толща воды. Гром ходил по деревне, как по половицам, прихрамывал и трещал каким-то тяжким костылем. При свете грозы далеко видно стало во дворах всех еще третьего дня настиранное, развешанное белье. Оно металось на веревках, и рубашки взмахивали пустыми рукавами, словно кидались бежать.
Деревня так и не проснулась под грозой. Только мать Ивана Епифаньева, Елизавета Сергеевна, очнувшись от грохота, бросилась бежать, прихрамывая на обе ноги, закрывая руками голову и глядя из-под рук, как стелются под ветром и ливнем вдоль земли огороды.
Проснулся Олег оттого, что внизу, в избе, громко говорило радио. Тревожный мужской голос рассказывал что-то важное и старался говорить как можно спокойнее.
Олег спустился в комнату и увидел возле окна на лавке Еньку. Енька сидел под репродуктором.
— Чего же не разбудил? — сказал Олег.
— Подожди, — сказал Енька.
Репродуктор говорил о войне. Енька слушал строго, внимательно и смотрел в окно. Не поворачивая головы, он сказал:
— Вон твоя цыганка пришла.
Инка стояла перед избой на лужайке и улыбалась. Она помахала Олегу рукой и пошла в избу.
— А где мама? — спросил Олег Еньку.
— Бабушка к Саньке пошла. Как бы рассудком от слез не двинулась.
Инка, громко топая босыми ногами, поднялась по крыльцу и вошла в избу. Села на лавку.
— Пошли на Иртыш, — сказала она.
— Пойдем, — сказал Енька.
— Дай молока, — сказала Инка Олегу.
Олег слазил в подполье и виновато сказал:
— Нету.
— Эх вы, — сказала Инка, — а еще в доме живут.
— Коровы у нас нет. Недавно мы здесь, — сказал Олег.
— Купили бы.
— Пойдем, у нас есть, — сказал Енька.
Енька вынес из дому черную кринку молока. Прямо среди улицы Инка взяла холодную потную кринку обеими руками и выпила.
— Куда вы собираетесь? — крикнула через улицу с огорода Наташа.
— На Иртыш идем.
— Подожди, Енька, — сказала Наташа. — Вот мы с Зинкой дополем свеклу и пойдем с вами.
— Тоже еще, ждать, — сказала Инка, — сами придут.
— Мы на Ключ, — крикнул Енька, — приходите.
А Олег промолчал.
Олег и Енька разговаривали, а Инка шла впереди, рвала цветы и бросала их на ветер.
— Чего передавали? — спросил Олег.
— Бои везде идут. Минск оставили. Наступает немчура.
— Наступать им недолго, — сказал Олег. — Видел в газетах, какие пушки у нас есть?
— А у немца-то, поди, тоже есть пушки.
— Какие у них пушки? У нас пушки самые лучшие и самолеты самые. Нигде нет таких.
— А у немцев, передавали, тоже танков много и самолеты есть.
— Какие у них самолеты? У нас вон Чкалов через Северный полюс летал. У них летал кто-нибудь?
— Не знаю.
— Не знаешь. Никто не летал. Если бы у них такие самолеты, давно бы уж на Москву полетели. Не летят.
— А может, уже летали… Может, не говорят наши…
— Как не говорят, сказали бы. У нас всё говорят. Посбивали бы их всех и сказали бы.
— А чего же тогда отступают? — спросил Енька.
— А наши вначале всегда отступают, а потом как дадут! Да и восстание у них рабочие скоро поднимут. Они же там в нищете и в голоде все живут. Только и ждут наших. Дядя Саша говорит, все равно у них восстание скоро будет.
— Пока они восстание поднимут, знаешь сколько народу на фронте побьют…
— Подожди немного, — сказал Олег. — Наши, может, и сами управятся, как с Наполеоном.
— Наполеон-то ведь до Москвы дошел.
— Эти не дойдут. Да и восстание у них скоро будет.
— Чего вы там заторговались? — крикнула Инка.
Она стояла впереди, держа в руке небольшой букет ромашек, и по одному разбрасывала цветки в разные стороны.
— Эге-ге-гей! — послышался из деревни голос Наташи.
— Идут, — сказал Олег. — Подождем.
— Пошли, — сказала Инка. — Сами придут, не маленькие.
Ключ был узкий, он спокойно бежал в Иртыш среди ежевик и дягилей. По ежевикам ползали гусеницы, на дягилях сидели стрекозы и смотрели в чистую неглубокую воду. У берега стоял маленький плот. Под плотом покачивались крошечные рыбки и неторопливо раскрывали рты. Ребята сели на берег.
— Плот, — сказала Инка.
— Гальяны? — спросил Олег.
— Какие же это гальяны? — улыбнулся Енька. — Гальяны в озере, в изюке. Это мальки.
— Ишь как вьются, — сказала Инка.
— Это вьюн, — сказал Енька. — Дикая рыба. Из озера в озеро или в реку перейти может.
— Ну да, — усмехнулся Олег. — По воздуху?
— По земле ходит, как змея. Только чтобы роса была. Живучая — страх один. В пирог ее завернут, в тесто — мертвая вроде. Посадят в печку, а она выползет из пирога и мордой в заслонку стучит, как старуха.
Инка рассмеялась.
— Правда, правда, — сказала сзади Наташа.
Все обернулись.
— А где Зина? — спросил Енька.
— Не пошла. Не хочется, говорит. А что вьюн, это правда. В пирог где-то запекли вьюна. Резать пирог стали, так кусочки прямо выскакивают и бьются по столу. Во!
Наташа разбежалась и толкнула Олега ладонями в спину так, что тот покатился по песку.
— Бабушка велела кринки наливать! — крикнула Наташа и рассмеялась.
Инка зло посмотрела на Наташу.