Избранное
Шрифт:
— Дура, — сказала Инка той птице.
Соседка недовольно покачала головой и сказала первой птице:
— Вжжик!
— Вжжик, — сказала третья птица и спрыгнула на ветку ниже, села как раз над Олегом.
— Вжжик, вжжик, вжжик, — сказала первая.
Третья вспорхнула и уселась на прежнее место.
— Боятся, — сказала Инка.
— Чего им бояться… — сказал Олег.
Птицы смолкли и задумались. Далеко сквозь чащу вдруг упал яркий луч солнца. Он упал на голову старой птице, и вся голова ее вспыхнула, будто птица надела красную шапку. Она повертела головой и сказала:
— Вжжик!
Стая поднялась и улетела.
— Спать отправились, — сказал Олег.
— Я тоже спать хочу, — сказала Инка.
— Подожди, может, на дорогу выйдем.
— А чего дорога? На ночь глядя кто по таким дорогам ездит…
— Страшно?
— Не страшно, а скучно. Ну, пойдем.
Вскоре вышли на лесную поляну. Поляна была выкошена, а сено собрано в низкий стог. Сумерки сгустились, и все вокруг помглело, будто покрылось пеплом. На дальнем краю поляны узким тонким слоем густился туман. И не скошенный кем-то цветок стоял там среди тумана, длинный и большой. Он стоял над туманом и в сумерках казался вороным.
— Давай здесь спать, — сказала Инка.
Она подошла к стогу и разгребла в нем большую дыру.
— Смотри, как тепло, — сказала Инка.
Олег засунул в стог руку и почувствовал жар. Инка обернула свое широкое платье вокруг колен и, пятками вперед, залезла в стог.
— Смотри, как славно, — сказала она.
Олег постоял, посмотрел в темные чащи леса и тоже устроился в сене.
Инка уснула быстро. Олег долго лежал с открытыми глазами.
Ночь пришла, и тишина сумерек наполнилась каким-то неясным, но повсеместным движением и шепотом леса. Небо, тронутое по краю зарей, опустилось над соснами низко, доверчиво, отчего стало казаться, что лес говорит о чем-то с небом, о чем поговорить среди дня никак не решался. В шуме темных вершин было что-то загадочное и в то же время очень простое: чуть прислушайся — и вот поймешь эти доверчивые слова. Но разобрать их никак нельзя или не хватает сил, потому что хочется спать. Большая тихая птица сорвалась откуда-то в глубине леса и, махая неуклюжими крыльями, низко прошла над поляной.
Инка вдруг раскрыла глаза и долго смотрела на Олега, потом улыбнулась и снова закрыла их.
И Олег уснул. И крепко спал до самого утра. Среди сна он услышал, что кто-то ходит вокруг стога. Ходит легкими и смелыми шагами, обирает сено то с той, то с другой стороны. Олег хотел проснуться, но не смог. Уже на рассвете он почувствовал, будто кто-то осторожно коснулся его плеча, и стало жарко, а сон навалился еще сильнее. Но он глаза открыл и низко над собой увидел глаза Инки.
— Хватит спать, — сказала Инка, — видишь, солнце уже светит.
Они выбрались из стога и прошлись по поляне.
— Так я и не рассказала тебе, что наворожила, — вздохнула Инка.
— Сейчас расскажи.
— Сейчас я уже забыла. Потом вспомню. Потом расскажу.
А потом они шли берегом Иртыша в траве по самые плечи. Трава сверкала и сгибалась под обильной росой. Одежда промокла. Ноги скользили, точно по земле прошел дождь. Над водой стоял туман. Он шел, растягивался островами и таял. И там, под туманом, гулко играла рыба. Олег встал над рекой, сложил вокруг рта ладони и громко крикнул:
— Кто там ломает кусты?
Река помедлила и тоже громко ответила:
— Ты.
Инка присела и захохотала.
— Кто там ломает кусты? — снова громко спросил Олег.
— Ты, — сказала река.
Тогда Инка тоже сложила ладони вокруг рта и так же громко спросила:
— Что там кричат в шалашах?
Река подумала и произнесла:
— Ах!
И потом к вечеру они вернулись к селу на паром. Паром загрузился на той стороне. Люди сидели на берегу и ждали. Пожилой мужчина, босиком и в розовой атласной рубашке свертывал из газеты цигарку и что-то говорил соседу, который держал перед ним кисет.
— Знаешь, сколько мы прошли за два дня? — спросила Инка, свесив ноги с обрыва и болтая ими над водой.
— Километров десять, — сказал Олег.
— Восемнадцать, я прикинула.
— Откуда ты знаешь?
— Мы здесь с нашими ходили.
— Ужас сколько, — сказал Олег, — целых восемнадцать километров. Да еще сколько проплыли.
Паром уже отчалил и приближался. На пароме ходили по кругу две слепые лошади, а паромщик покрикивал на них и ставил паром носом против теченья.
Глядя издали на паром, пожилой мужчина в атласной рубашке сказал соседу:
— Сегодня передавали, опять город какой-то оставили. Борисов, что ли. Под Оршей бои идут.
— Я жил в Орше, — сказал сосед. — Хороший город. Жалко его. Да и от Минска-то километров двести восточнее.
— Невеселые песни, — сказал мужчина в атласной рубашке.
— Какие нынче песни… Ни радости, ни веселья, — сказала за спиной Олега женщина, которая тоже сидела на земле и пила молоко из зеленой бутылки.
Енькиному отцу там, далеко, куда его увез пароход, а потом поезд, должно было в этот день исполниться тридцать три года, И в дом, который Петр построил для себя и своей будущей семьи пятнадцать лет назад на краю села, недалеко от озера, в дом, где по-прежнему висело на стене его охотничье ружье, Мария созвала гостей.
На за-ка-те хо-дит па-рень возле дома мо-е-во, —говорила, растягивая мотив и глядя в окно, Калина.
— Так вот и ходит? — говорил дед, недоверчиво глядя на Калину пьяными глазами.
По-мор-га-ет мне гла-за-ми, —говорила, растягивая мотив и глядя в окно, Калина.
…и не скажет ни-че-во, —говорила она опять, ни на кого не глядя.
— Чего же он тебе скажет, — говорил Бедняга, забирая со стола толстую поросячью ногу.
— Так уж вот и нечего сказать? — говорила Мария, искоса глядя на Беднягу и на деда притворно строгими глазами.
Потом она встала и всем налила по стакану водки.
— Эх, и не пить бы ее, — сказал дед и поглядел в стакан, как в прорубь. — А как не пить, когда всю жизнь свою пил?
— Пусть на тридцать третьем году ему икнется там от нас послаще, — сказал Бедняга, ласково трогая стакан подушечками пальцев и улыбаясь беловатыми, какого-то вымоченного цвета, губами.
— Пусть уж там всем нашим мужикам икнется, — сказала Мария.