Избранное
Шрифт:
— Эту книжку можно только здесь, дома, смотреть, — сказала бабушка.
— Да я ее и не донесу теперь, — пожала женщина плечами. — Мне бы хоть масло донести. А потом, я знаю ее. Очень дорогая и хорошая книга. Вот пусть молодой человек ее почитает. Может, художником станет.
Женщина вынула из чемодана другую, маленькую зеленоватую книжечку. На обложке заглавия не было, только свисала ветка винограда, и из этой ветки смотрела коза. Ветка черная, а коза и виноград золотые. Женщина раскрыла книгу. В начале книги стоял под дубом стройный юноша. Он спиной прислонился к дубу и играл на дудке. Перед ним на камне сидела большая девочка, очень похожая на Инку. Она гладила козленка.
— Кто это? — спросил Олег.
— Это вы, молодой человек, узнаете потом, — сказала женщина и подняла указательный палец.
Дальше та же девочка стояла на берегу моря, сама играя на дудке. С моря шли облака и высокие волны. В волнах плавали быки. Один бык был очень похож на Панко. А потом кто-то гнался за этой девочкой по лесу.
— Смотрите, какой прелестный текст: «Мысли скорее к Хлое, не евши, не пивши, он побежал. Застал он ее за работой: доила маток она и делала сыр. Радость он ей сообщил — известье о свадьбе, — и в дальнейшем, уже не скрываясь, он ее целовал как жену и делил с ней труды…» Впрочем, что здесь еще есть?
— Тут много всякого, — сказала бабушка.
— Мать, сходила бы ты к Сашке. Чего там такое? — сказал дед.
— Ладно, схожу… Потом, — сказала бабушка.
В сенях кто-то громко затопал, оббил валенки, постучал в дверь. И, не дожидаясь ответа, вошел Енька. Он прошел и сел к столу.
— А это совсем прелестно, — обрадовалась женщина, разглядывая другой, рыжеватый томик. — Это редкая книга, и, я помню, издана она была небольшим тиражом, тысяч пять. Это наш украинский поэт. Я ведь тоже хохлушка. Только потом вышла замуж и уехала.
— Мы не хохлы, — сказал дед, — мы кацапы.
— Мы к сыну в Киев жить приезжали, — сказала бабушка.
— Это все равно, — махнула женщина рукой. — Вот слушайте. Это русский перевод.
— Олег, пойдешь в кино? — шепотом спросил Енька.
— Пойду, — сказал Олег и посмотрел на бабушку.
Бабушка кивнула и приложила к губам палец.
— Какие стихи! — Женщина откинула книгу и качнулась, будто на нее подул ветер.
Ласточки летают, — им летается, А Ганнуся любит, — ей пора… Как волна зеленая, вздымается По весне Батыева гора…Олег прикрыл глаза и вспомнил Батыеву гору, и жаркое счастливое солнце, улыбки, платья людей, руку отца, положенную ему на голову, и спокойные его шаги, и полный карман леденцов.
Гнутся клены нежными коленями, В черной туче голубь промелькнет… День-другой, — и птицами весенними Мы вплывем в лазурный небосвод. Пусть же кружится земля, вращается Хоть вкруг лампочки, — как встарь, бодра… Ласточки летают, — им летается, А Ганнуся плачет, — ей пора…— Какой поэт! — сказала женщина и покачала головой. — А вы знаете, кто? Рыльский. Максим Рыльский. Слышали?
— Нет, — сказала бабушка, — не слышали.
— Рыльских в Киеве много, — сказал дед.
— Ну ладно. Спасибо. Я пойду. Я возьму эти две книжечки? Хорошо? — сказала женщина, подняла лицо и увидела Еньку.
Женщина смотрела на Еньку и краснела, будто в чем-то была перед ним виновата. Она подошла к столу, надела шапочку и взяла чемодан.
— Я вот зашла, — сказала она. — Зашла, посидела. Книги хорошие есть тут. Так, по пути. Прогуливалась и зашла.
Енька молчал и только смотрел на нее.
— Ну, спасибо вам, я пойду, — сказала женщина и направилась к двери.
— А мы тоже пойдем, — сказал Олег. — Мы в кино. Нам и по пути. Чемодан вам нести поможем.
— Да нет уж, я одна, — сказала женщина и вышла.
Они догнали Александру Владимировну за Санькиным домом. Тихо, так же медленно, как и она, пришли с ней в село, где Александра Владимировна свернула к дому.
— Чего это, Александра Владимировна за книжками к вам приходила? — спросил Енька.
— Да нет. — И Олег рассказал, зачем и к кому она пришла.
Возле самого клуба Енька вспомнил, что ему нужно здесь в селе заглянуть по делам в один дом.
— Ты пока иди в кино, а я потом, наверное, приду, — сказал Енька.
И ушел.
Возле клуба толпился народ. Плясали и пели. Какая-то девушка резким, сильным голосом кричала частушку:
Ты, германец-оборванец, зачем начал воевать, нас, молоденьких девчоночек, заставил горевать.В толпе стоял Федька Ковырин, стоял в широких клешах, в тельняшке под пиджаком. Чуб Федька зачесал на левую сторону и немного смахивал на Гитлера. Рядом с ним топталась какая-то девушка в сапогах, в красной косынке, низко и туго повязанной на лоб. Тут же помахивала платочком и Наташа.
— Дай утирочку, — сказал Федька Наташе.
— Не дам, — засмеялась Наташа и наклонила голову.
— Дай, — сказал Федька и протянул руку за платочком.
Наташа платочком взмахнула и снова сказала:
— Не дам.
— Отберу ведь. — Федька оскалился, и во рту у него блеснул золотой зуб.
«Откуда это он зубом обзавелся? — подумал Олег. — Фиксу, видно, вставил. А может, и выбил кто».
Федька схватил Наташу за руку.
— Не дам, — сказала Наташа. — Ой! Отпусти, больно. Дурень.
— Отдай, помнить буду.
— Отпусти, — сказала Наташа.
— Не отпущу.
Олег шагнул вперед и негромко сказал Федьке:
— Отпусти.
— А тебе-то что! — глянул на него из-под чуба Федька.